Ирвин Шоу - Голоса летнего дня

— А вы-то сами этот спектакль видели? — спросила она.

— Нет, — отрезала миссис Хьюмс. — Я еще не настолько опустилась, чтоб посещать подобные зрелища. Но я читала критические статьи и заметки в газетах.

— А вам не кажется, что лучше все же сначала познакомиться с предметом разговора, а уж потом составлять суждение? — спросила Пегги, стараясь говорить как можно спокойнее и рассудительнее.

— Ничего подобного, — ответила миссис Хьюмс. — Пусть даже это действительно хорошая пьеса. Дело в самом предмете… — Она взмахнула тощей загорелой ручкой. — А весь мир уже давно устал от этой… так называемой темы, Пегги. И вы должны это признать.

Пегги обернулась к маленькому сутулому мужчине, сидевшему рядом с ней за столом. Фамилия его была Грогейм. Жена Грогейма работала учительницей в местной школе, а сам он — в городе, в фармацевтическом концерне, где разрабатывал рецепты лекарств. В Америку они переехали в 1949-м. До сих пор при упоминании событий в Европе лицо Грогейма искажалось от страха, а речь становилась сбивчивой и невнятной.

— Скажите, мистер Грогейм, — обратилась к нему Пегги, — вы устали от этой темы?

Мистер Грогейм выдавил растерянную улыбку и пожал плечами.

— Ну, со мной особый случай, дорогая, — ответил он. — И мне не хотелось бы… э-э… навязывать свое, чисто субъективное мнение…

— Скажи ей, Жан, — вставила миссис Грогейм, могучего телосложения женщина с копной седых волос. Лицом она походила на индианку — резко выступающие скулы, стоическое и решительное выражение. — Скажи все как есть.

— Нет, я не устал от этой темы, моя дорогая, — обронил Грогейм.

— Однако уверена, на свете полно людей, которые… — начала было миссис Хьюмс.

— А теперь объясните нам, почему вы не устали от этой темы, мистер Грогейм, — попросила Пегги.

— Ну… э-э… — Грогейм тихо и как-то смущенно усмехнулся. — Я пробыл три года в лагере.

— Расскажите миссис Хьюмс о ваших последних днях в этом лагере, — сказала Пегги.

Грогейм бросил на жену беспомощный взгляд.

— Скажи этой даме, — ободряюще кивнула миссис Грогейм.

— Они начали нас выводить, — пробормотал Грогейм. — Русские были уже совсем близко. Мы слышали залпы орудий. Нас повели куда-то. И шли мы пять дней и пять ночей.

— И сколько же человек участвовало в этом марше? — напряженно спросила Пегги.

Федров сидел молча, откинувшись на спинку стула. Он не решался вмешиваться в спор, чтобы не заводить Пегги, чтобы все приличия были соблюдены в этой уютной, освещенной свечами гостиной в доме на курортном побережье.

— Когда выводили, нас было пять тысяч человек, — ответил мистер Грогейм.

— И сколько из них дошли до конца? — неумолимо продолжала допрос Пегги.

— Четыре тысячи, — безжизненным голосом ответил Грогейм. Эти два слова точно осушили Атлантический океан, и через длинный стол в гостиной на Лонг-Айленде словно пролегла дорога скорби и смерти.

— Так вам по-прежнему скучна эта тема? — На сей раз Пегги обращалась к миссис Хьюмс.

— Считаю, что об этом давно пора забыть, — сказала миссис Хьюмс. Лицо ее раскраснелось. Возможно, она просто выпила лишку, для поддержания боевого духа. И тут ее, что называется, понесло. — Этим самым мы лишь причиняем друг другу боль. Что толку от подобных воспоминаний? Нет, сама я против евреев ничего не имею. Господи, да вам всем прекрасно известно, я просто обожаю Ли! Нет, я всего лишь хочу предупредить вас. Что сама лично слышала от очень многих своих друзей, прекрасных, честных людей, без предрассудков и с самыми либеральными взглядами… да что там от них, об этом на каждом углу твердят!.. И все говорят, что эта пьеса лишь пробуждает антисемитские чувства и настроения. Чувства, о которых люди давным-давно забыли. Так к чему будить все это? Пора бы, в конце концов, и забыть!

— Вы с вашими друзьями, видно, забыли о тех шести миллионах истребленных… — пробормотала сквозь гул возмущенных голосов Пегги. — А вот мистер Грогейм — не может.

Ярость и страсть, звеневшие в голосе жены, смутили Федрова. Сам он верил в полезность лишь тех споров, в ходе которых достигалась какая-либо практическая цель. И осуждение взглядов несчастной миссис Хьюмс вряд ли стоило таких эмоций. К тому же он, что, возможно, было довольно глупо с его стороны, вдруг почувствовал, что Пегги бросает тем самым вызов ему. Ему, мужчине, вместо которого вынуждена сейчас сражаться за дело и принципы, которые касались его, и только его.

Он также удивился, что Стэффорд, будучи хозяином, не вмешался, не положил разом конец этому дурацкому спору. Стэффорд сидел, откинувшись на спинку кресла, слушал, но сам никакого участия в разговоре не принимал. Видимо, он был не против, чтобы миссис Хьюмс получила хороший урок.