Владимир Максимов: Карантин

И далее, в том же духе, с примерами из парадного быта — целая страничка убористого словесного разврата.

— Да, — оторопело сдаюсь я, — действительно.

— Так, может, внесешь лепту, капитан? — Леву явно изводит благое желание помочь мне выбиться в люди. — От имени, так сказать, наших славных и боевых воинов? Тетрациклин нынче на дороге не валяется.

— Руки не поднимаются.

— Может, похмелить?

— А есть?

— Для хорошего человека всегда найдется.

Лева бережно отодвигает стенгазету в сторону и через минуту на краешке стола появляется граненый стакан и початая четвертинка.

— Ректификат, — благоговейно шепчет он, ловко очищая луковицу. — Чистый. Аванс от медперсонала и благодарных сослуживцев.

Спирт, проявляя окружающее, помогает мне сосредоточиться и цель моего поиска вновь несет меня к выходу:

— Ты не видел Марию?

— Нет. — Лева невозмутимо хрустит луковицей. — Жара, все в кустах прячутся.

— Не крути. — В его спокойствии сквозит чуть заметная деланность. — Говори.

Балыкин пожимает плечами:

— Мое дело сторона, капитан.

— Говори.

— Ты сам по себе, капитан, я сам по себе.

— Шутить со мной не советую.

— Не стоит баба душевного разговора, родной.

— Ты меня плохо знаешь, Балыкин.

— Зато ее хорошо.

— Что?!

— Что слышишь, капитан!

— А ну, повтори!

— Я не попка.

— Так… Понятно.

— Брось, капитан, выпей.

— Пошел ты…

Жуткая до обморока догадка обжигает меня: она снова там, в лесу, с ним, с майором! Уже на ходу хватая, стакан и вливая его в себя, я порываюсь к двери, но в последнее мгновение, внезапное, как удар, беспамятство опрокидывает меня в ничто.

Этот семейный альбом Храмовых попадался ей на глаза в самых неожиданных местах. Сегодня она наткнулась на него в чемодане Бориса, на самом дне, когда заглянула туда в поисках зубной пасты. Обычно, разглядывая изжелта-лиловые фотографии Храмовского клана, Мария не могла отделаться от наваждения, будто лично знакома с каждым из них. Весь этот хоровод лиц и фигур, причесок и платьев, мундиров и цивильных одежд вдруг оживал в ее душе, вызывая в ней смутные зовы и едва уловимые видения. Отзвуки знакомых имен множились в ее памяти и робкие птенцы прежних надежд поклевывали ей сердце. В действительности же она знала лишь одну из них, двоюродную бабку Бориса — Варвару Львовну. Мария застала ее уже умирающей и полуслепой. Перед отъездом в Одессу она зашла вместе с ним в деревянный двухэтажный дом в Сокольниках, где в крохотной комнатенке о двух окнах в полутемный двор, на продавленном, изъеденном клопами диване, среди удушающей затхлости лежала укрытая ветхим пледом старуха с широким, болезненно припухшим лицом и не мигая рассматривала Марию. «Как знаешь, Боря, как знаешь, — закончив осмотр, одышливо прошамкала она. — Бог тебе судья». И перекрестила их. Глядя сейчас на изображение худенькой большеглазой девушки в кокетливой, с цветком у тульи шляпке, Мария никак не могла представить себе, что это юное создание и дряхлая развалина под застиранным пледом — одно и то же лицо. Борис рассказывал ей потом, как бабка его аккуратно собирает медицинские анализы, но не сдает их, а складывает в диване, отчего в комнате никогда не продохнуть. Всякий раз фотография эта вызывала в Марии острый приступ страха. «Неужели, — мертвела она, — и я вот так же когда-нибудь? Спаси, Господи!»

— Я не помешаю? — Можно было подумать, что Иван Иванович только и ждал за дверью этой ее мольбы, чтобы войти в купе. — Все разбежались, кто — куда, нигде ни души.

— Заходите, заходите. — Пожалуй, впервые за время их недолгого знакомства Мария обрадовалась его визиту. — Вы, как всегда, при параде.

— Привычка. — Он с достоинством потупил глаза и, опускаясь на самый краешек противоположного дивана, скосил взгляд в сторону альбома. — Интересуетесь предками?

— Время от времени.

— Впечатляет?

— Такое чувство, будто я их знала раньше.

— Все может быть.

— То есть?

— Память, милая, память, — соболезнующе вздохнул гость. — Наше человеческое спасение, но и проклятье. Кто знает, какие бездны сведений хранит она от нас за семью печатями? Недаром ей свойственно иногда подразнивать нас мгновенными видениями иной жизни. Наверное, все люди, сколько их есть, это всего лишь два человека — Адам и Ева, многократно отображенные во времени и пространстве. И потому мы многое помним, хотя и забыли.

— Выходит: я уже была?

— Вполне… В известном смысле, конечно.