Олег Зайончковский - Сергеев и городок

Автобус, пыхтя в тесноте двора, с трудом разворачивался, облизывая языками фар изнутри спящие жилища, и уползал в гараж на отдых и еженощную починку. Однажды, проснувшись от его вздохов и бормотанья, Сергеев отогнул занавеску и увидел, с каким трудом даются Петровне последние метры до подъезда. Думая, что ее никто не видит, она шла медленно и даже позволяла себе прихрамывать на правую ногу. В руках тетя Люба несла две сумки с харчами, которых дожидалось ее семейство: Маринка с Ленкой и младенец Вовик. Вовика, неожиданно для всех, родила недавно Маринка, дав младшей, еще не «залетавшей» сеструхе постоянный повод для насмешек. Она сама совершенно не помнила, кто и при каких обстоятельствах ей «вдул», и ждала, когда Вовик подрастет, чтобы выяснить, на кого он будет похож. Одно Сергеев предполагал уверенно, что случилось это в темноте, потому что обе тети Любины дочери были редкие страшилы. Петровна, в отличие от Маринки, точно знала, чьими порожденьями они были: одно время она сожительствовала с неким мужичком, имени которого Сергеев не помнил. Потом, правда, мужичок исчез — соседки говорили, сбежал от побоев.

Так и жило бабье семейство, время от времени оглашая пятиэтажку шумными сварами по всяким важным и неважным поводам. Петровна еще имела силу, чтобы одержать верх над своими исчадиями, но часто после трудных побед впадала в меланхолию и тогда наутро, если была не в рейсе, шла в гастроном за «Анапой». Спасительный напиток, в зависимости от завоза, имел то красноватый, то буроватый оттенок, но всегда хорошо утолял душевную боль. Однако Петровне мало было достать вина — оно лишь отворяет душу, а на кого ее излить? В будень, да еще поутру, где найти страдающему понимания и сочувствия? Положим, одну бутылку тетя Люба осушала у себя дома, в компании бессмысленно мемекающего Вовика. Но потом, когда уже навертывалась в глазу первая слеза, — потом ей требовался собеседник посерьезней. Бабки-пенсионерки и молодухи-декретницы, единственные, кого можно было застать днем без дела, в собеседницы не годились: они не пили, и вообще Петровна презирала их «куриное» общество. На ее счастье (и на его беду!), у соседа ее, Сергеева, был в цехе скользящий график. Раз в месяц, а то и чаще, обстоятельства выстраивались в роковом совпадении: тети-Любина меланхолия приходилась на сергеевский выходной.

Бум-бум-бум! Она стучала в дверь ногой, потому что руки у нее были заняты. Бум-бум-бум!

— Открывай, Сергеев, чего притих! Это я, Петровна!

Сергеев озирался в поисках штанов и орал в ответ:

— Иду, иду! Не ломай дверь!

Он впускал ее со вздохом. Если в одной руке у тети Любы сидел неумытый Вовик, а в другой между пальцами зажаты были два «флакона», если она приперлась без тапок в одних чулках, то что это могло означать? Думать нечего — Петровна опять в педали, а у него опять погорело свободное утро.

— Твоей-то нету? — осведомлялась соседка. — На работе? Ну и хорошо… Подержи ребенка, пойду поссу…

Сергеев с тревогой провожал ее глазами. Однажды она упала у него в уборной и обрушила висячую полку.

Петровна без церемоний располагалась на кухне и до краев наполняла выставленные Сергеевым стаканы:

— Ничего не говори… Давай сразу.

Вслед за ней он молча покорно выпивал.

Они трясли головами и нюхали шоколадные конфеты. Проходила минута. Наконец Петровна с горькой усмешкой спрашивала:

— Слыхал концерт сегодня ночью?

— Угу… — кивал Сергеев.

— Проститутки в гроб меня вгонят! Что одна, что другая…

Он закуривал.

— Наплюй ты на них. Пусть живут своим умом.

— Своим — чего? Вот это они только и могут своим умом! — она подбрасывала коленом сопливого Вовика.

Выпивали еще по стакану. Тетя Люба опять умолкала, рассматривая свои вытянутые под столом ножищи с шишковатыми ступнями.

— Дай-ка папиросу…

Она мощно затягивалась. Большое пористое лицо ее краснело все сильней, из глаз, почему-то на нос, выкатывались слезы. Минут пять, пока тлела сигарета, Петровна беззвучно рыдала, потом оглушительно высмаркивалась в Вовкин слюнявчик, давила в пепельнице окурок и наливала по-новой. Внезапно взгляд ее прояснялся.

— А правда — ну их в жопу! Давай, сосед, за все хорошее…

Разговор переходил на другие темы. Пока владела языком, Петровна жаловалась то на полетевшую вчера полуось, то на козла-механика, то на колонновское начальство, которому она на собрании «все как есть выскажет». (Сергеев в это время прислушивался к ворчанию «Анапы» в своем животе.) Тетя Люба крыла «гребаные» дороги, бракованные «запчастя» и… советскую власть, которая развела весь этот бардак Постепенно ругань ее становилась все более непечатной и безадресной. Вовик, теряя терпение, начинал скулить и выгибаться у нее в руках. Но тут, видимо рассчитав время, за ним приходила мамаша. Поздоровавшись без улыбки, Маринка топала прямиком на кухню (она никогда не улыбалась, будучи не накрашена, хотя и макияж мало добавлял ей очарования). При виде Петровны дочь кривилась: