Игорь Мощицкий - Иосиф и Фёдор

А тот счастливый июль продолжился в Ленинграде, и мы встречались с Лелей почти каждый день. Однажды Леля предупредила меня по телефону, что ее подруга принесет подборку новых стихов Бродского на один вечер и я, если хочу, тоже могу их послушать. Вечером я отправился к Леле и недалеко от ее дома встретил Федю. Оказалось, пока я наслаждался жизнью в “Чародейке”, он успел жениться и готовился к отъезду во Псков, куда получил направление. Я стал его уговаривать зайти со мной к Леле. Очень мне хотелось похвастать, какая у меня красивая и умная девушка. Федя стал отнекиваться, мол, занят, много дел перед отъездом, и жена молодая ждет, спросит, где пропадал, а что он ответит? Скажет: в гости ходил? Без нее? Как она прореагирует? Но когда я сказал, что на десерт будут стихи Бродского, он согласился, но предупредил, что зайдет только на минуту.

Леля жила в отдельной двухкомнатной квартире, что тогда было редкостью, вместе с мамой, которая преподавала в университете какой-то странный предмет, по-моему, ихтиологию. Леля не удивилась, что я пришел с товарищем, и пригласила нас в комнату, где за большим столом уже расположились ее мама, двое незнакомых мне парней и девушка по имени Оля в огромных очках, про которую сказали, что она девушка Бродского.

Это было задолго до знаменитого суда над Бродским, но многие уже слышали, что есть такой поэт, и ждали его новых стихов. Когда мы зашли, один из парней говорил девушке Бродского:

– Оля, твои очки – это что-то. Но я всех предупреждаю: очки говорящие.

Оля насмешливо улыбнулась, однако репутацию говорящих очков не подтвердила. И в дальнейшем все реплики в свой адрес она оставляла без ответа, только улыбалась насмешливо или доброжелательно, в зависимости от того, кто и что говорил, но очень выразительно. Этой Оле Бродский уже успел посвятить стихи:

Ох, Боже мой, не многого прошу,

ох, Боже мой, богатый или нищий,

но с каждым днем я прожитым дышу

уверенней, и сладостней, и чище.

Мелькай, мелькай по сторонам народ,

я двигаюсь, и кажется отрадно,

что, как Улисс, гоню себя вперед,

но двигаюсь по-прежнему обратно.

Нам с Федей предложили выпить чая, но мы объяснили, что Федя скоро уезжает, нам бы только стихи послушать, и мы пойдем.

– Куда вы уезжаете, Федя? – поинтересовалась мама Лели.

Федя ответил, что во Псков.

– Дыра, – провозгласил один из парней.

– Не такая уж дыра, – возразил другой. – Старинный русский город. Там есть церкви двенадцатого-пятнадцатого веков. В большей части России они разрушены монголами и междоусобными войнами. А во Пскове есть. Еще там театр имеется драматический имени Пушкина.

– Представляю этот театр. На сцене людей больше, чем в зале, – сказал парень, скептически настроенный по отношению ко Пскову.

– Ну, ты неправ. Нормальный театр для провинции, – возразил защитник Пскова.

– Нам бы стихи послушать, – робко сказал я.

– Да, да. Давайте читать стихи, – поддержала мою просьбу Леля.

Оля достала из своей сумки несколько листков с отпечатанными на них стихотворными текстами и отдала их одному из парней. Я посмотрел на будущего чтеца с недоверием и даже опаской: “Кто знает, что от тебя ожидать?”

Однажды я был свидетелем читки в театре, после которой режиссер воскликнул: “Да разве можно так хорошо читать! Я, ей-богу, не понял, хорош ваш материал или нет. Голубчик! Настоятельно советую: никогда сами не читайте своих произведений. Слишком хорошо у вас получается. Объективного впечатления составить нельзя”. Чтение своих стихов поэтами – тоже особая песня. Когда одного известного поэта спросили, зачем он так воет, когда читает свои стихи, он ответил просто: “Когда стихи красивые, их хочется читать выразительно”. В общем, для себя я давно решил: самый лучший посредник между мной и поэтом – это мои глаза.

Но на этот раз чтение оказалось сносным, можно было даже понять, про что стихи. Чем дольше я их слушал, тем больше удивлялся. Я не видел Бродского меньше года, и за это время он, не в пример мне, много всего прочел, например, роман “Улисс”, который я еще только мечтал достать. Но главное не в этом. Стихи его стали и мудрее, и лучше сделаны. Особенно меня поразило стихотворение “Еврейское кладбище”, а в нем вот эти строки:

И не сеяли хлеба.

Никогда не сеяли хлеба.

Просто сами ложились

в холодную землю, как зерна.

И навек засыпали.

А потом – их землей засыпали,

зажигали свечи,

и в день Поминовения

голодные старики высокими голосами,