Игорь Мощицкий: Иосиф и Фёдор

На этом месте шок от неожиданного явления на сцене незапланированного оратора у жюри прошел, и его председатель объявил победителя. Сидевшие рядом со мной девочки тут же среагировали: “Ну, конечно. Кто здесь мог победить, кроме представителя гегемона? Никто. Иного и не ждали”. Кто им оказался? У меня в голове застряла фамилия Сорокин, а некоторые утверждают, что победителем объявили Германа Сабурова. Для меня важнее другое. Некоторые вспоминатели пишут, что появление Бродского на сцене (истерика Бродского, как они говорят) связано с тем, что первенство на турнире присудили не ему. Свидетельствую: он вышел на сцену до подведения итогов конкурса. Аплодисменты победителю прогнали Бродского со сцены, а дальше все пошло, как положено: награждения, напутствия, и вечер закончился.

Что заставило Бродского выскочить на сцену, я так и не понял, как не поняли все, с кем я разговаривал в тот вечер. Кто-то высказал предположение, что его возмутило буриме, игра с рифмами, но это для подобных мероприятий дело обычное. Чуть раньше на подобном турнире для буриме были выбраны рифмы: нега – телега; нос – насос, и все, в том числе Бродский, остались довольны победителем, который совместил буриме с пародией на Рейна:

Рейн читал с большою негой,

Но зато немного в нос,

Он талантлив, как телега,

И работал, как насос.

В вестибюле я подошел к Бродскому и спросил:

– Ося, а чего ты полез на сцену?

Он помрачнел, совсем как на углу Невского и Садовой, и я понял, что ответа не дождусь.

– А какой рассказ Золя ты имел в виду? – не унимался я.

– Зозули, дурак, а не Золя, – процедил он и полыхнул взглядом не хуже, чем в коридоре у Нонны Слепаковой.

Я отошел с полной уверенностью, что выходка его была чудачеством. Теперь же я думаю, что это было органичное для него неприятие мейнстрима, во многом, как мне представляется, определившее его дальнейшую судьбу.

Очень большой дом

А через несколько дней после памятного турнира поэтов случилось удивительное событие. Меня вызвали в отдел кадров института, и одна из сидевших там женщин равнодушно сказала:

– С вами хотят встретиться.

– Кто? – спросил я.

– Узнаете, подождите в коридоре.

Я вышел из отдела кадров, и ко мне тут же подошел незнакомый мужчина атлетического сложения.

– Здравствуйте. А вы похудели, – сказал он и назвал меня по имени.

Я вытаращил глаза. Какой-то взрослый незнакомый человек называет меня по имени, да еще говорит, что я похудел, словно давно меня знает. А он невозмутимо продолжил:

– Вам необходимо завтра явиться по адресу: Литейный проспект, шесть. В пятнадцать часов.

– Куда? Куда? – переспросил я и вдруг сообразил, какое заведение находится по этому адресу.

– Уж не в Большой ли дом вы меня приглашаете? – изумился я

– Вы приглашаетесь в управление КГБ, – почти ласково разъяснил он.

– В КГБ? Чем же я провинился перед КГБ?

Ласковое выражение мгновенно слетело с его лица.

– Не знаю, не знаю. Завтра вы и расскажете, чем провинились перед КГБ.

“Артист”, – подумал я и неожиданно для самого себя сказал:

– Нет, завтра я не могу.

– Когда сможете?

“Никогда”, – хотел сказать я, но не успел, потому что мой собеседник, словно догадавшись, какой ответ я готовлю, приказным тоном объявил:

– Тогда послезавтра будьте в пятнадцать часов по названному мной адресу и не забудьте паспорт. Пропуск вам будет спущен.

Сказав это, он исчез. То есть, конечно, он зашел в какую-то дверь, но в какую именно, я не заметил. Видно, все двери для него были открыты.

Весь вечер и весь следующий день я раздумывал, идти мне в Большой дом или не идти, но в назначенное время, подобно герою “Процесса” Кафки, я оказался на Литейном, шесть. Там мне выдали пропуск, и я оказался уже на Литейном, четыре, на каком-то этаже, в громадном коридоре в виде буквы “п” или прямоугольника (я не разобрал), по которому спортивной походкой шел ладно сложенный мужчина и нервно курил. “Наверное, агент, вернувшийся с задания. Или, наоборот, пришел за заданием и нервничает”, – подумал я. Мужчина исчез за поворотом, а я остался в этом жутковатом коридоре один и, собрав волю в кулак, стал искать кабинет, где мне была назначена встреча. Наконец его нашел и постучал в дверь.

– Войдите, – услышал я чей-то голос и открыл дверь.

Первое, что мне бросилось в глаза внутри кабинета, – это решетка на окне. Мелькнула мысль: “Может, меня теперь все время будут за решеткой держать”, и захотелось убежать, но я сдержался и оглядел кабинет. За массивным двухтумбовым столом сидел человек, пригласивший меня в Большой дом.