Василина Орлова - Пустыня

Проваливаюсь в сон.

Ты знаешь, когда начинала составлять послание в зелёную заранее тинистую бутылку, которую думала запечатать сургучом и швырнуть на волю волн подальше от берега — предназначала бывшему мужу, Дмитрию. Не отдаю себе толком отчёта, зачем. Вернуть его? Нет уж, благодарю. Да и нет тут ничего такого, что бы побудило вернуться. Сказать — о чём, если не о чем говорить?

Но я верю, ты придёшь, собеседник. Не любовник, не наперсник, не друг. Человек, который меня понимает, и которого понимаю я.

Что ни говори, женщины, особенно молодые, удивительно быстро справляются с потрясениями такого рода, как расставание с любимым. Вернее, так: пока любим, тяжело. Когда уже нет, легче.

Мелитополь золотой, как сама осень. Москва сбросила листву. А Мелитополь вот солнечный. На станции параллельно поезду прошагали одинаковые две головы, с отросшими корнями седых волос. Одна торговка несла распотрошенную рыбу, вторая, последовавшая через несколько секунд — сладкие трубочки. И так шли они.

И снова поплыли степи за окном, облака сизо-розовые на фоне голубого неба. Вспаханное поле.

То сёла, то кладбища. То обиталища живых, то мёртвых. Я люблю сельские кладбища. Но странною любовью. Конечно, могилы всегда наводят на всякие полезные мысли, но особенно люблю ходить меж них и ничего такого особенного не думать. Металлические кресты с загнутыми концами выкрашены порой в весёлый насыщенный голубой, тот самый, каким в наших широтах красят и оконные ставни, и железные ворота. Встречаются среди крестов, особенно если углубиться чуть-чуть, пройти в заросли, сирые бетонные обелиски с красными жестяными пятилучевыми звездами.

Могилки часто не обихожены, растут себе вкривь и вкось, как бог на душу положит, одна просядет, вторая на бок завалится. А в последнее время побогаче, что ли, люди стали, разжились деньжатами, начали гранитные памятники заказывать. Дударкивское кладбище в последнее посещение поразило совершенно непохожим изображением Игорька на граните, парень жил через два двора от нашего. И младше меня был. На мотоцикле с другом разбились. Бабушка сказала, парни забрали себе девчат — годом позже в то же время две маленькие девочки умерли не своей смертью в селе…

Поезд затопил густой туман. Потом развеялся и он. «Безопасность движения — превыше всего!» — мелькнул выцветший транспарант на белёном сарае на станции Солёно Озеро.

— Девушка! — настойчиво обратилась проводница.

— А?

— У вас посмотрите!.. — шёпотом.

В её тоне было что-то такое, я почти испугалась — а оказалось всего лишь, брючина завернулась на высоком сапоге. Подумаешь! Но поправила и поблагодарила. В провинции как-то очень придают значение таким вещам. Переодеваются в поезде — словно нельзя сразу в дорожную одежду облачиться. И вообще…

Симферопольская вокзальная башня с часами показалась ниже, чем когда видела в прошлый раз. Башни-то, думаю, не растут в обратную сторону?

Таксист подсёк меня умело, как леща, и удалился ловить второго пассажира, а я осталась возле автомобиля. Я ничего не имела против. Проходили минуты. Некуда торопиться. Я в своём полном распоряжении. Даже рассмеялась. Расхаживаю туда и сюда и чувствую себя просто прекрасно. А водитель вот огорчён: второго пассажира заловить так и не удалось.

— Долго ехать?

— Где-то час двадцать.

Я услышала тоже с удовольствием: час двадцать путешествия в автомобиле по Крыму. Надо же. Всё-таки велика щедрость мира.

Нравится здешняя земля. C ней почти ничего не связывает, и ни родни, ни друзей, но сама яркость, раскрашенная бедность, глубокие цвета захватили ещё лет в семнадцать, когда в первый раз с подружкой Анечкой рванули сюда летом. Где те подружки…

Ноябрь, цвета подверглись словно бы специальным фильтрам, смягчающим резкости и градуирующим насыщенность в соответствующей компьютерной программе. Стали тоньше, легче и чётче.

Автомобиль шёл вверх и вниз, и скоро маленькие штопоры начали ввинчиваться в уши от смены высот, но даже они не могли перебить непрерывную радость волшебного созерцания в бесконечном движении. Вдали были горы, и они приближались, развёртывались. Над горами нависал словно второй ряд, воздушная гряда, и снизу облака были разве что чуть бледнее сизо-сиреневых лесистых своих собратьев, а зато сверху белые. Но даже белизну можно было принять, если слегка расфокусировать взгляд, за снежные шапки, и тогда начинало казаться, что и на облаках можно жить, и там такая же земля, как наша.