Василина Орлова: Вчера

И вот мы предстали перед машиной времени. Давнего времени. Перед нами, вростая колесами в асфальт, стоял заматерелый железный монстр-мутант, покрытый чешуей окаменевшей грязи. Когда-то, юным автомобильчиком, не нюхавшим жизни и старого масла, он имел синий окрас.

— Марка «Жигуль», — заметив мой естествоиспытательский интерес, не без гордости отрекоммендовал скакуна владелец, — таран, а не машина.

В утробе этого постиндустриального чудовища мы летели по Киевским улицам. Под колесами шепелявила брусчатка.

— Красивый город! — Для затравки выкрикиваю сквозь всхлипы мотора.

— Еще бы, — незамедлительно отзывается рулевой, — дуже красивый город. А вы здесь первый раз?

— Каждый год…

— С Москвы?

— Как угадали?

— Дак у вас же акцент…

И дед со знанием дела разложил всю фонетику и семантику московской речи. С ее насилием над «а», «о», «г», не говоря уже об ударениях.

— Ну, вообще-то мы не совсем москвичи, — пошла я почему-то на попятный. — Мы родом с Дальнего Востока. И наполовину сибиряки с братом. А на остальную половину — украинцы.

— Ах, девушка, украинцем нельзя быть наполовину. — Опять прищучил водитель.

— Да вы часом не из УНА-УНСО?

— Зачем же УНА? — Обиделся наш киянин. — Вовсе нет. Просто я украинец! До седьмого колену. Только не тот, шо на митингах шумит. Как думаешь, дочка, Тарас Бульба ходил бы на митинги?

— Думаю, нет.

— Вот и я так думаю.

Далее реинкарнация Тараса Бульбы заговорила почему-то о своем сыне, судя по всему, чуть ли не об Андрийке.

— Учиться не хочет, только «телик» ему подавай. Да этот ваш… «видик». Или «видак», а? «Видик» — раньше употреблялось в значении «вид». Например, вот из окна машины — недурной видик. А вам такое скажешь, разве поймете? Вот и мой хлопець. «Тусовки» ваши всякие. Ну, конечно, плюс деньги на карманные расходы. Куды вы их тратите, на шо? Ох, как своим-то родичам в копеечку влетаете — будьте уверены. Или как вы там у себя в Москве их зовете, «предки»?

— Почему «предки»? Родители…

— О, — иронично оборачивается обличитель, — «Я у своего родителя десятку стрельнул» — так, что ли, это звучит?.. А вот есть у вас новое слово. Как его… «Догнаться». Может, вы мне его растолкуете? Мой не хочет. Ты, говорит, папаша, тоже своим предкам кой-чего не договаривал.

— А не сказали вы ему: «А ну, повернись, сынку. Экий смешной ты…»

— Это из «Тараса Бульбы»? — Смекнул водитель. — Ох и лукавый вы народ, молодежь…

За пределами Киева враз открылись поля, окаймленные лесополосами. Поплыли яблочные сады. Даже во рту вдруг явился кислый, терпкий вкус недозревшего яблока — холодного, крепкого, круглого…

И вот наконец на обочине дороги мелькнула белая табличка: «ДУДАРКIВ».

— Все-то смешки вам, молодым. — Не унимается водитель. — Хлебом не корми, дай над стариками посмеяться. Ничего, ничего, станете сами «предками» — поймете…

В Дударкове после Москвы и Киева и дома пониже, и асфальт пожиже. Посреди улицы Крупской, со слегка покосившимся зеленым забором, все та же вековечная лужа. Через забор свешиваются круглолистые ветви разросшихся сливовых деревьев. И когда они успели вырасти?

— Вы, ребята, берегите своих-то. — На прощание еще успевает наставить водитель. — Вы для них единственные, обормоты.

Хата деда с бабой утонула в вишнях. У лавочки, заросшей желтыми цветками, — шелуха семечек. Шелестят, бушуют тополя — ветер гонит зеленые волны…

Родная шелковица у колонки… Здесь мы проводили немало времени, оббирая пахучие ветви. Клевали сочные вкусности, как шпаки-скворцы. Земля усеяна темно-синими кляксами. Губы после шелковиц тоже синие. Можно нарисовать на лице полосы и, улюлюкая, гоняться за враждебным племенем диких курин-каран-кунтов. Попадет, однако, если заслышат возмущенное кудахтанье.

Нам никогда уже не удастся стать понимающими и понимаемыми, как прежде. Тогда наши волосы и глаза были светлыми. Мы стемнели. И не только внешне. В наших телах не осталось ни одного атома с той поры, они заместились другими. И атомы наших душ?

— Грустно все это, правда?

— Да нет, — быстро ответил Лешка, он, показалось, понял, о чем я.

Серега приподнял брови.

— Трошки есть, — наконец вздохнул он.

«Доброе утро, досточтимая Катарина! Не кажется ли многоуважаемой мной Вам, что на nехt пару можно и забить в компании прекрасной Я?

Остаюсь и проч. Элейн.»

Следующей парой лекция в «поточке» — в большой поточной аудитории, где парты стоят лестницей и на низшей ступени, чуть не написала, «развития» — преподаватель. Кот-Баюн читает нам сегодня про понятие абсолюта у древних греков. Поначалу «абсолют» у всех улыбчиво ассоциировался с известным продуктом. Что о нем могут знать древние греки?