Грэм Грин - Человек внутри

— Сегодня, сегодня, — умолял он.

— Нет, не сегодня. Завтра или никогда. И опасность-то пустяковая. Это Англия, цивилизованная страна. Я больше рискую. А вдруг Генри застанет нас сейчас или завтра ночью? Что он подумает? Он будет работать допоздна. Можешь прийти ко мне. У меня прекрасная мягкая кровать. Ты так молод. Я уверена, что смогу все же кое-что тебе показать. Тебе понравится. Да и мне тоже.

— Сегодня. Я не могу ждать.

Она высвободилась и, отойдя от него на некоторое расстояние, посмотрела на него невозмутимым насмешливым взглядом.

— Никогда! Пока ты не сделаешь того, что я хочу, — сказала она, — подумай об этом «никогда». Будет ли у тебя когда-нибудь еще такой шанс? Я не знаю, почему предлагаю это тебе. Должно быть, из жалости к Генри, да еще из-за этой весенней лихорадки. Ты самый подходящий из всех, кого я видела в этой гостинице.

Он внимательно смотрел на нее. Никогда он не желал никакой женщины так сильно — даже Элизабет. В Элизабет была какая-то тайна, какая-то святость, которая окутывала, опутывала его желание любовью. Здесь не было ни любви, ни благоговения. Животное в нем могло грубо и сладострастно оценивать ее красоту, как оно оценивало прелести обычных потаскух, но с дополнительным привкусом ответного желания. «Это правда, — подумал он, — какая может быть опасность? Это — цивилизованная страна. Я уеду в Лондон, и мне не будет одиноко без Элизабет, так как у меня будет много других таких же приключений».

— Ты согласен? — спросила она.

— Да, — ответил он. — А ты? Завтра ночью?

— Если суд не засидится слишком поздно. Ничто не заставит меня ночью не спать из-за тебя. — Она зевнула. Какая я противная. Генри был бы в ярости, — пробормотала она с улыбкой, слегка забавляясь. — Но мне все смертельно надоело. Ошибка жить с мужчиной три года. Он смотрит на меня почти как на свою жену, не изменяет мне, воздерживается, я этого не выношу. Спокойной ночи!

Она протянула руку, но он ее проигнорировал. «Я купил ее, — подумал он, — почему я должен быть вежливым? Я касался и лучшей руки».

— Спокойной ночи, — сказал он.

Она пожала плечами, сделала гримасу и вышла. Тени охватили ее, утопили ее платье и тело в темноте, так что какое-то мгновение было видно только ее белое лицо и казалось, оно плывет само по себе в темноте. Затем оно тоже исчезло, и он услышал, как заскрипели ступеньки, когда она взбегала по лестнице. «Завтра в бой». Из дурных побуждений он делал то, что отказывался делать из добрых. Он не послушал своего сердца, к голосу которого присоединялся и внутренний критик, но капитулировал перед первым голодным воплем, который издало его грязное, похотливое тело. Его тело боялось смерти и сжималось от опасности. «Если бы ты победил страх, — шептал укоризненно критик, — когда говорила Элизабет, я бы поддержал тебя. Теперь твое тело сделало выбор, и твое тело останется одно».

Немного за полночь пошел дождь, скучный, мерно сеющий дождь, который никогда не кончается. Взошло солнце, но его не было видно. Медленно обозначились серые кучевые облака, и это было единственным признаком дня. На Хай-стрит в Льюисе было совершенно тихо, только доносилось мерное кап, кап воды с труб, крыш и вывесок. Вода текла с волос, мантии и меча толстой каменной богини Правосудия на здании выездного суда, как будто она только что восстала из свинцовых вод курорта подобно Венере, восставшей из Средиземного моря. Равнодушная к холоду и сырости, она безо всякого выражения смотрела в окна «Белого оленя». Штору подняли, и молодой человек на миг выглянул на улицу. В другом окне виднелся огонек угасающей свечи, который двигался вверх по мере того, как пожилой мужчина с резкими чертами лица поднимался по лестнице к себе в спальню. Свет от двух уличных фонарей больше не казался ярко-золотой брешью в темноте и в конце концов превратился в бледно-желтое пятно на серой странице. Вскоре какой-то старик прошаркал по тротуару и выключил их. По приказу муниципалитета Льюиса день официально начался.

Однако прошло еще несколько часов, пока не началось движение людей по улице.

Тощая серая кошка изящно выступала вдоль водосточного желоба с каким-то удрученным достоинством. Пес выбежал из подворотни, хвост кверху, назло дождю. Кошка в три прыжка вскочила на крыльцо и замерла, выгнув спину, подняв шерсть дыбом и вызывающе шипя, а пес, припав к земле, залился коротким резким лаем, больше для развлечения, чем действительно по злобе. Штора «Белого оленя» снова поднялась, и тот же молодой человек выглянул на улицу и стал с интересом наблюдать за их игрой. Он был полностью одет, взгляд его был напряженным, как после бессонной ночи. Кошка, неожиданно осознав, что на нее смотрят два мужчины, вспрыгнула на перила и исчезла. Пес и человек разочарованным скучающим взглядом смотрели на ступеньки, на которых она только что стояла.