Туве Янссон - Честный обман

— Отдайте вы им этот луг, — говорила, к примеру, Катри. — Проку от него все равно кот наплакал, для выпаса и то не приспособишь. Но только поставьте условием, что застраивать его нельзя, иначе они рано или поздно поселятся у вас перед носом. А ведь вы их недолюбливаете.

Противной стороне она говорила, что луг бросовый, но, если уж для них это вопрос престижа, не грех будет потратиться на изгородь с табличкой «Вход воспрещен» и установить ее так, чтобы соседская ребятня не галдела целыми днями в уши.

Вся деревня обсуждала советы Катри и находила их правильными и весьма хитроумными. Самым убедительным в них был, пожалуй, исходный тезис: в любой усадьбе на дух не выносят соседей. Но зачастую визиты к Катри оставляли у людей ощущение какой-то странной пристыженности. Почему — непонятно, ведь Катри всегда судила по справедливости. Взять хотя бы эту вот историю с двумя семействами, которые долгие годы косо смотрели друг на друга; Катри помогла тем и другим соблюсти внешние приличия, но вслух сказала об их вражде и таким образом ее увековечила. Еще она помогала людям уразуметь, что их надули. Всем здорово понравился ее приговор насчет Хюсхольмова Эмиля, он получил тяжелое заражение крови, истратил на лечение прорву денег и долго не мог работать, Катри и скажи ему:

— Это производственная травма, а стало быть, полагается возмещение убытка. Пускай хозяева похлопочут насчет страховки…

— Так ведь это неправда, — перебил Эмиль, — дело было не в мастерской, я треску чистил.

На что Катри заметила:

— Когда вы только научитесь? Работа она и есть работа, что треска, что стамеска — все едино. Твой папаша рыбачил, верно? И состоял на службе у рыболовной компании, да? Часто он калечился на работе?

— Да случалось иной раз.

— Вот то-то и оно. И никакой компенсации ему не платили. Государство определенно выставляло его дураком, а он и понятия не имел, так что теперь вы квиты.

Примеры проницательности Катри Клинг можно было бы множить и множить. На ее собственный, особый лад все как будто бы сходилось. Ну а если кто сомневался насчет важных документов и был не в меру придирчив, мог и у городского юриста все проверить. Впрочем, тот ни разу еще не поставил выводы Катри под вопрос.

— Ну и умная же бестия! — говорил он. — И где она только этому научилась?

На первых порах деревенские пытались платить Катри за труды, но она принимала такие поползновения в штыки, и в конце концов никто уж и заикнуться не смел о вознаграждении. Странное дело, человек, который так хорошо умел понять людские трудности, не имеющие отношения к его обыденной жизни, был совершенно неспособен ладить с окружающими. Молчание Катри всем портило настроение, она лишь отвечала на конкретные вопросы, а просто так с ней не потолкуешь. Но что хуже всего — при встрече она даже не улыбнется и к разговору не поощрит, ничегошеньки от нее не добьешься, хоть тресни.

— И зачем вы туда ходите? — говорила старая хозяйка усадьбы Нюгорд. — Ведь на себя не похожи возвращаетесь. Дела-то свои приводите в порядок, да только потом никому больше не верите. Оставьте вы девчонку в покое и старайтесь быть помягче к ее брату.

Они, конечно, спрашивали иной раз, как там Матс, но даже это не прибавляло Катри дружелюбия, она только глядела мимо них своими желтыми глазами-щелочками, роняла: «Спасибо, неплохо», и люди шли прочь с ощущением, что угодливо суетились и вели себя не слишком достойно. Вот и стали приходить исключительно по делу и спешили побыстрей распрощаться.

Неутихающий снегопад погрузил деревню в мутные сумерки — ни вечерние, ни утренние; и люди от этого впали в хандру. То, что, бывало, делалось с охотой, теперь обернулось тяжкой повинностью. Эдвард Лильеберг ходил мрачный, туча тучей. Как закроешь мастерскую, только и остается идти домой, и все четверо братьев Лильеберг шли домой, стряпали, потом слушали радио, и вечера тянулись долго-долго. Эдвард Лильеберг решил сделать профилактику автофургону, обычно это поднимало настроение. Да оно и неплохо, чтоб машина была на ходу, когда общинное начальство соизволит наконец расчистить дороги. В прежние годы он возил школьников в город, и платили за них по весу, за килограмм, теперь же в деревне была своя школа, подготовительные классы, а детей постарше пристраивали где-нибудь в городе на квартиру, да и было их теперь немного. Но лавочник, которому принадлежал автофургон, внакладе отнюдь не оставался: местные власти оплачивали и перевозку газовых баллонов из деревни к маяку, и доставку почты, и бензин. Чуть не каждый раз, подсчитывая Лильебергово жалованье, лавочник принимался стонать, какая обуза для него — служить обществу. А Эдвард Лильеберг почему-то привык смотреть на фургон как на свою собственность. Это был «фольксваген» зеленого цвета. Единственный автомобиль в Вестербю.