Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

Сказано — сделано. Как только вскрылись реки, очистился ото льда юг Байкал-моря, более двухсот «заморских» погрузились на лодки и двинулись вниз по Селенге на Иркутск.

«…в 1696 г. мая 19 воровски приплыли в Иркуцкой из-за Байкала моря в 2 пойма на дощанике да на каюке человек в двухстех и больши с ружьём и с знамёны и с барабаны и во всякой готовности, будто к воинскому делу, не по прежней обыкности, удинские, селенгинские и кабанские и ильинские служилые люди, конные и пешие казаки и полковые стрельцы: Антошка Березовский, Миска Борисов, Ивашка Алемасов, Емелька Паникадильщик, Куземка Кудреватый, Данилка Фык с товарищи и пришед бунтом к городу и к воеводскому двору в многолюдстве и просили государева денежного, хлебного и соляного жалованья» [20] Там же. .

Дело получилось затяжное, чреватое кровью, но до штурма, слава богу, не дошло. Правда, свои деньги «бунтовщикам» вырвать так и не удалось, однако хлебное жалованье после долгих препирательств и взаимных угроз им все же частично удалось получить. Освободив попутно ранее арестованных сотоварищей, они в начале июля уже готовились к отплытию, когда воевода велел одного из них схватить и заточить в тюрьму. Выступив в его защиту, «бунтовщики» целую неделю держали город в осаде, а поскольку на них с городских стен были наведены пушки, то они предупредили, что если раздастся хоть один выстрел, — то «со стороны де город зажжем, а с другой станем рубить ».

Лишь на восьмой день «заморские бунтовщики» сняли осаду, пригрозив на прощанье, что зимой придут к Иркутску с еще большей силой «и над ним, Афонасьем, и над градскими людьми всякое разорение учинят».

Угроза подействовала: иркутяне поспешили сместить воеводу. Следствие подтвердило его виновность. Отделался он легко — конфискацией имущества. Зато из числа «бунтовщиков», всего-то лишь требовавших причитавшегося им по закону, троих приговорили к казни.

После этого случая, имевшего большую огласку, «заморское» население укрепилось во мнении, что здесь, на месте, правды не добьешься.

Об этом тоже напоминается в Указе:

«…в прошлом де 7204 г. [21] Указана дата «от сотворения мира»; по современному исчислению — 1695 г. послали они (т. е. бурятские роды. — В. М.) к нам Великаму Государю к Москве с Нерчинским сыном боярским с Микитою Варламовым въ техъ их налогахъ и обидахъ и в разоренияхъ на Селенгинскихъ и Удинскихъ служилыхъ и всяких чиновъ людей челобитную, и по нашему Великаго Государя указу и грамоте велено их (т. е. „иркуцких всяких чинов людей“ — В. М.) с той Кударинской степи с ихъ породных кочевныхъ местъ свесть, а те заимки и ныне у них не сведены…»

В тот раз в столице отреагировали довольно быстро, свидетельство чему имеется в «наказных статьях» Сибирского приказа от 1996 г. иркутским воеводам, где предписывалось по отношению к бурятскому населению:

«…держать бережение и привет и того смотреть и беречь накрепко, чтоб от приказчиков и от работных людей никаких обид и налогов и разорения и грабежу им никакого отнюдь не было». Кроме того, было велено «породные кочевные» земли вернуть, а самовольно поставленные там заимки «свесть».

В ответ «иркуцкие всяких чинов люди» прибегли к средству, даже до сего дня действенному, — бюрократической волоките: сочинили встречную челобитную. Сей факт Пётр опять-таки не преминул вспомнить в своём Указе:

«…облыжным челобитьем нам Великаму Государю они Удинские служилые и всякихъ чинов люди били челом, чтоб быть имъ, иноземцамъ, в Иркутскомъ присуде…».

В Указе Петра буряты в ряде мест названы «иноземцами», «ясашными людьми», «инородцами», что болезненно воспринимается нынешней либеральной интеллигенцией. Вот пример:

«…22 марта 1703 г. был обнародован царский Указ. Согласно Указу, за хори-бурятами (в Указе они названы „ясашными брацкими людьми“, нередко одиозным словом „инородцы“, еще хуже „иноземцы“) было закреплено право на владение своей землей…» [22] Народы Бурятии в составе., с. 24. .

Но вспомним, друзья, что перед нами документ начала XVIII в. В нём со всей неприглаженной рельефностью, подобной чугунному литью демидовских заводов, запечатлён кондово-бюрократический язык делопроизводства той эпохи. Эпохи, когда вообще всё общество официально делилось на благородное и подлое сословия. Подходить к этому с либерально-демократическими слюнями «толерантности и политкорректности» могут только те, кто напрочь лишен историчности мышления.