Владимир Гармаев: Журнал «Байкал» 2010–01

Наш старик обгорелой палкой расшевелил умирающий костер, набросал несколько серых комков аргала, постучал по ним и сказал:

— Ну все! На сегодня хватит. Идите по юртам!

Я потеребил за нос сонного Тайчара, пощекотал его подмышкой и только стал было подниматься, как дед схватил меня за пояс тэрлига и усадил обратно.

— Джамуха еще посидит со мной, а вы — бегом в постели!

Я, уже забывший дневную проделку, словно наяву увидел вновь набухшие груди матери, ее измученные глаза и женщин нашего айла, хлопотавших рядом с ней, их укоризненно-сердитые взгляды, и всякое благодушие, вызванное ночной тишиной и рассказом деда, вмиг улетучилось.

— Ты, Джамуха, сегодня поступил очень плохо, твоя выходка была похожа не на поведение человека, а на действие неразумного животного, — вкрадчиво, пристально глядя мне прямо в глаза, заговорил дед. — Ты отказался от материнской груди, от которой не отрывался почти пять лет, и сделал это неожиданно и жестоко, прислушавшись только к себе, нисколько не подумав о матери, не понимая и не стараясь понять, каково это будет ей, какая боль охватит ее и принесет незаслуженные страдания. Тайчар, сравнивая тебя с плохим, неблагодарным теленком, был прав, ибо только животное, которому тэнгриями не дан разум, всегда поступает так, как ему захочется. Ты, Джамуха, хоть и маленький, но человек. Прежде чем отказаться от груди, ты должен был об этом сказать матери, послушать ее слова и сделать это постепенно, не вредя ее здоровью, не причиняя боль. Я понимаю, что время для этого уже настало, и ты не можешь больше постоянно крутиться возле юрты и подола матери. Но человек тем и отличается от животного, что он, прежде чем совершить любое, даже очень маленькое дело, думает о последствиях для себя и окружающих. Запомни это, Джамуха, навсегда и никогда впредь не поступай, как сегодня. Хорошо, что женщины нашего и соседнего айлов принесли грудных детей и твоя мать получила облегчение. Ты понял?

С внутренним трепетом я пришел в нашу юрту, уткнулся в грудь сидевший у очага матери и с горькими слезами раскаяния и стыда добился ее прощения. Намного позже, уже во взрослой жизни, я понял, что родители и дед преподали мне очень ценный урок, который запомнился на всю жизнь и не раз выручал в трудные времена. Именно обдумывая намеченное со всех сторон, взвешивая возможные последствия поступков, я потом почти не допускал ошибок, за которые пришлось бы горько расплачиваться.

На следующий день после того памятного вечера отец пригнал в курень двух хорошо обученных и смирных лошадей, а дед в присутствии наших матерей, братьев и свободных от дел взрослых мужчин айла впервые усадил нас с Тайчаром в седла и преподал первые уроки верховой езды. В конце дня в нашем айле был небольшой праздник по этому поводу, а наши первые собственные кони, хоть и были они не так молоды и никто не назвал бы их резвыми скакунами, запомнились на всю жизнь.

Потом, когда я стал чуть постарше, мой дед, старый воин Бурибулцэру, преподал, и почему-то только мне, еще один, едва ли не самый главный жизненный урок. Курень нашего рода зимовал тогда на реке Киркун в ее благодатной, закрытой от северных ветров высокими горами и с хорошими пастбищами долине. Однажды в середине второй зимней луны мы — с десяток подростков нашего айла во главе с дедом и еще тремя стариками — были отправлены в верховья Киркуна, чтобы помочь нашим пастухам собрать разбежавшийся после бурана скот. Выполнив это не очень трудное задание, мы с чувством исполненного долга возвращались в свое стойбище, от которого в поисках скота удалились на два дневных перехода. Пока скакали по реке вниз, короткий зимний день кончился и наступили сумерки. Старики, выбрав для ночевки малозаметное таежное урочище, свернули от реки на север и повели нас вверх по небольшому, густо заросшему тальником, кочковатому ключу. Почти в потемках доехали до родника, развели костры, вскипятили чай и стали готовиться к ночлегу. Мне и двоим мальчикам было велено стреножить уже отдохнувших ездовых коней и привязать на ночь недалеко от костров заводных. Не успели мы исполнить поручение стариков, как послышался отдаленный собачий лай и топот копыт десятка лошадей по льду ключа из его верховий. Мы быстренько закончили дела и прибежали к кострам, возле которых принюхивался и ходил кругами черный лохматый пес с двумя желтыми пятнами над глазами. Прислушиваясь к топоту копыт, дед приказал нам всем отойти в сторону от огней и залечь среди сосен склона долины. Сами старики пододвинули поближе луки и остались на месте предполагаемого ночлега. По их настороженным взглядам в сторону вершины ключа и вкрадчивым движениям было нетрудно догадаться, что они сильно встревожены.