Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

— А то, что ты погромил и ограбил северную окраину наших кочевий, — сказал он, — хан решил забыть во имя начала нашего союза. И не потому, что он проявил равнодушие к жителям того куреня, а потому, что те люди принадлежат его младшему брату Эрхэ-хара и были замечены в частых сношениях с найманами. В прошлом году, когда Хормого поведал Тогорилу все случаи встреч тех людей с подданными Инанч-бильге Буку-хана, он высказал пожелание послать надежных воинов и строго наказать тот курень, но никак не находился хорошо обоснованный повод. Так что твое нападение на них было принято как божье наказание людей, поселивших в душе измену.

— Теперь я воочию убедился, что в степи каждый курган или холм имеет глаза и уши, — растерянно промолвил я, с виноватым видом поглядывая в лица моих новых знакомых. — Никакой поступок скрыть нельзя, высказывать что-либо тайное опасно даже в кругу близких людей.

— Если ты это понял, запомни на будущее — может еще пригодиться, ты молод, поэтому самоуверен, неосторожен, но это проходит с годами, — нравоучительно похлопал по моим плечам Хормого и добавил: — А лучше было бы зацепить это за уши уже с сегодняшнего вечера.

Праздник, между тем, заканчивался, да и сумерки, постепенно густея, мягко окутывали всю шумевшую ставку хана. Тогорила с довольным, лоснящимся красноватым лицом, его брат Заха Гомбо под руку повел в ордо; расходились, кто пошатываясь и напевая, а кто пытаясь ругнуться, нойоны и военачальники хэрэйдов. Хормого ушел менять дневную стражу на ночную, а Бардам предложил мне переночевать в его юрте, обещая продолжение пира и какую-то неожиданную радость. Проходя сквозь толпу подвыпивших хэрэйдов, я случайно — то ли это было проделано нарочно, то ли кто-то допустил оплошность — услышал дошедший до моего слуха злобный полушепот: «Ну, погоди, монгольский выкормыш, ты еще свое получишь!» Я хотел обернуться, но Бардам ткнул меня под бок, и я сделал вид, что ничего не расслышал.

В белой восьмистенной юрте тысячника ярко горел очаг, на женской половине шумно возилось несколько стряпух, а в хойморе под большим медным крестом, чуть ниже которого на полочке светились несколько жирников, на самом почетном месте сидел невысокий сухощавый старичок и попивал кумыс. Вокруг него, кто сидя, кто полулежа, располагалось несколько мужчин разного возраста. При входе хозяина женщины зашикали и стали работать несколько тише, мужчины умолкли на полуслове и встали, пропуская нас повыше, а старик только приподнял голову и кивнул.

— Это наш гость, нойон монгольского племени задаранов Джамуха-сэ-сэн, — представил меня Бардам, когда мы устроились на олбогах недалеко от старика. — Отныне он наш союзник.

Все разом повернулись ко мне и стали разглядывать, даже среди женщин за очагом наступила настороженная тишина.

— Что-то он молод для прозвания сэсэном, — сказал недоверчиво старик и снова поднес к губам отставленную было чашу с кумысом. — Или у монголов теперь все главы родов и племен стали мудрыми.

— Не знаю, какими стали у них главы остальных племен, но наш гость заслужил прозвание мудреца своими тяжкими трудами, — сказал Бардам.

— Из каких ты монголов, и от кого ведет свое происхождение твое племя? — спросил старик.

— Задараны ведут свое начало от приведенной жены Бодончара, которая была из народа задар, и относимся мы к монголам-дарлекинам, — ответил я и пристально всмотрелся в старика, ожидая, что он еще спросит.

— Это означает, что ты не борджигин, — продолжая прихлебывать из чаши, проговорил старик, и будто бы его интерес ко мне угас. — Очень жаль, очень жаль.

— О чем это ты, старый сказитель Даха, так пожалел? — спросил Бардам, а сам с нетерпением, чуть приподнявшись, сурово глянул на женскую половину.

— У нас, у монголов-борджигинов, с некоторых времен вспомнили многие мудрецы про одно старинное пророчество. Оно гласит, что придет время великой смуты во всей великой степи, а когда от нее устанут все племена и роды, тогда родится великий муж, который будет призван Вечным Синим Небом для объединения в единый улус всех жителей войлочных юрт, установления единого и твердого порядка. Смутные времена черным вихрем кружат по кочевьям уже десятки лет, все люди забыли покой от всевозможных войн, смертельно устали, Алтан-хан скоро накинет ярмо на все племена и улусы, а человека, наделенного Небом мудростью и силой для свершения великого дела, все нет и нет, — старик тяжело вздохнул, снова сожалеющее посмотрел на меня и опять взял обеими руками чашу.