Камилл Бурникель - Темп

По-прежнему пустыня у самых дверей. Но у воздуха уже нет той былой чистоты, благодаря которой когда-то даже грязь, уродство, скученность казались изображенными на эскизе и подчиняющимися каким-то законам справедливо рассредоточения. Солнце перестало быть богом. В некоторые часы оно выглядит потухшим, как старый, уходящий на покой монарх. Над городом теперь реют не вымпелы и не крылья птицы Феникс, а крылья боингов, рычащих реактивными двигателями над нелепыми, отмеченными признаками вырождения современными зданиями, среди которых Арам, покидая аэропорт, — никто его там не ждал, никто не встречал, не помогал избежать формальностей, толкотни, топтания в таможне, коль скоро он прилетел, как всегда, без чемоданов и даже, как обнаружилось, с пустыми карманами, но зато с юной радостью в сердце, — тут же в этом Гелиополисе узнал Ангкор [69] Ансамбль камбоджийских храмов. В Каире имитация главного храма. бельгийского барона.

Действительно, что ли, здесь до такой степени изменился свет или же таким он сейчас ему видится из-за какого-то скрытого раздражения, из-за общей негативной реакции, от ощущения неуверенности и тревоги.

Нужно сказать, что этот приезд оставил у него несколько неприятное впечатление. Причем несмотря на то, что с помощью этого молодца Асасяна — единственного из всех, кто его узнал, — в конечном счете удалось переселить одного нефтяного магната вместе с его передвижным гаремом, чтобы устроить его, Арама, на четырнадцатом этаже, недавно добавленном к старому зданию. В качестве утешения ему предлагали Гизу, а вдалеке — сдвоенные вершины пирамид Хеопса и Хефрена. Пусть они катятся ко всем чертям со своими верблюдами, обелисками и всем прочим! Без Асасяна его бы попросту не приняли.

В такой жизни, как у него, может начать трястись земля, дома могут рассыпаться от тайфуна, от народного гнева могут вырастать на пути лозунги и вспыхивать в паркингах машины, но дорога всегда останется свободной. Ему всегда удавалось найти пароль. Переезд из страны в страну создавал определенный ритм смены климата и кухни, ритм всевозможных чередований, в результате которых бывает, что засыпаешь при звуках укулеле или индийской цитры, а просыпаешься от взрывов гранат со слезоточивым газом, от приказов, выкрикиваемых через громкоговорители, от скрежета танков, патрулирующих пустынные проспекты, — такова игра и таковы законы этого уносимого неумолимым потоком мира, утратившего свою былую устойчивость и прежние ритуалы. Какое значение имеют все эти потрясения, грабежи, взятия заложников, угоны самолетов и пулеметы на окруженных войсками запасных аэродромах — главное, чтобы он чувствовал себя свободным в выборе направления, свободным останавливаться где хочет либо вновь уезжать.

Можно подумать, что ничего не изменилось. Его пространство осталось тем же, и находится оно внутри замкнутого мира. Шестьдесят четыре клетки Королевской Игры. А с другой стороны — эта в течение долгого времени создавшаяся империя, отдаленные точки которой он беспрестанно соединял.

Его пространство осталось тем же. Есть ли неточность в этом утверждении, долгое время являвшемся его кредо? «Когда строительство дома завершено, в него проникает смерть». Где у него когда-либо был дом?

Пожелав стать своим собственным картографом, он стал им до такой степени, что его жизнь выглядит импровизацией, создаваемой из смеси всех этих мест и лиц, словно ничто не оказывало давления на его выбор, ничто его не предопределяло, словно можно начертить в свободном пространстве такой маршрут, на котором ничто не сможет ему помешать и стеснить его движение. Места были лишь пунктами на пути, где происходило — нечто вроде перпетуум-мобиле — неисчерпаемое и неизменное приключение.

И в этом пункте его размышлений у него возник вопрос: является ли Ретна завершением приключения или же обновлением?

Арам лежал на постели, крестообразно раскинув руки и ноги, как бы закрепляя за собой этот квадрат, как бы защищая последнее пространство, которое у него осталось и которое никто у него не оспаривал: пространство сна, куда, как он знает, не проникнет ни одно сновидение. Он видит небо; его уши наполнены шумом, долетающим с шоссе и набережной, всем этим гулом, который, обогнув огромный фасад «Каир-Ласнера», доходит сюда с необъятной площади, наполненной скрежетом железа, идущими друг на друга толпами, алчущими лицами, лихорадочными движениями и этими старыми автобусами, которые берутся штурмом и которые проплывают сквозь эти нескончаемые волны, увлекая за собой гроздья человеческих существ.