Камилл Бурникель - Темп

— Это западня! Ужасная западня!

— А еще что? Встретить красоту — это является частью везения, или наоборот?

— Западня, я вам говорю. Постыдная уловка природы. Обман.

И Стоун, получив новый заряд, принялся за свои обычные проклятия, констатируя, что в поголовье, где естественная невзрачность форм, отсутствие грации и физической состязательности являются, увы, общим правилом, — хотя и ободряющим для большинства, — красота вводит в игру какое-то двусмысленное искушение, своего рода спорадическое и бесцельное наверстывание, ловушку, куда непременно попадают остальные, все те несчастные, чей удел состоит в том, чтобы тянуться к миражу совершенства, который только подчеркивает их собственную несостоятельность, их неспособность сравняться с моделью.

— Не говорите мне об этом! — закончил Ирвинг. — Красота — это самый большой враг человека. Это всегда нечто, принадлежащее кому-то другому, нечто такое, что невозможно заполучить… А теперь не выпить ли нам чего-нибудь, как вы полагаете?

В таких разговорах им предстояло провести время до вечера.

— Можно было бы немного размять ноги, пройтись вдоль озера, — предложил Арам.

— Я волочу лапу. Они поговаривают о том, чтобы мне ее отрезать. Не проходит кровь.

Но Ирвинг не дал Араму возможности его пожалеть.

— А вот что касается вас, то можно гарантировать: вам ногу никогда не отрежут.

— До сих пор мне еще ничего не отрезали.

Официант поставил перед ними напитки, которые они заказали. От пристани отошел рейсовый пароход навигационной компании, и вскоре его силуэт стал растворяться в тумане, образующем на расстоянии нескольких сот метров непроницаемую стену.

— Если бы я вам сказал, что вы не были гением, сочли бы вы это за оскорбление?

— За выражение истины, — ответил Арам.

— Впрочем, я им тоже не был, — поспешил добавить Стоун, чтобы не дать высказать эту мысль кому-либо еще. Это было с его стороны чистым кокетством, поскольку для него лично никаких сомнений в том, что он, Ирвинг Стоун, — гений, не существовало. Он продолжил: — Скажем так, скорее тактик, проходчик, то есть человек, досконально изучивший все партии, сыгранные до настоящего дня.

— Должен вас разубедить: я подчинялся своей мысли.

— А кто вел вашу мысль? Вы сами, это естественно. Ваши расчеты… которые, как говорят, ничем не уступают дифференциальной математике… Однако случается, что ученый ошибается, что гроссмейстер терпит поражение.

— Со мной это бывало.

— Редко. И вот именно это и составляет для меня проблему, которая побуждает говорить о везении… о вашем чертовском везении. Все находило свою развязку, все у вас всегда становилось ясным в самый последний момент: и в вашей жизни, и на шахматной доске. Вы представляете собой явление. И вот это-то явление меня и интересует. Почему все всегда так хорошо у вас устраивалось, хотя вначале все казалось… таким неустойчивым? Кто действовал через вас?

— Я видел, как приближается удар. Это отчетливо возникало в моем сознании. Важно определить соперника.

— Нужно еще уметь это сделать. Нужно еще иметь этот тип интуиции… эту способность быть медиумом.

— А ведь одно такое признание, и игрок, даже весьма заслуженный, может поплатиться карьерой.

— Все ясновидцы боятся утратить свою способность к ясновидению. Такой у них невроз… как у поэтов, которые боятся потерять слова. Вы это испытали?

— Ни разу.

— Тогда вы не медиум; вы не обладали способностью читать в голове вашего противника, как в раскрытой книге.

— Такое со мной случалось, но иначе, чем вы себе представляете. Я не был медиумом или же я переставал им быть, когда играл: все мне казалось очень ясным… За всю жизнь я только однажды ощущал себя обладателем того «дара», причем случилось это, когда я выполнял один номер с Арндтом… назовем его моим приемным дядей… в Германии, в самый разгар нацизма. Арндт был азартным игроком, которому недоставало идей, немного паяцем и юбочником, но человек он был неплохой. Он завязывал мне глаза, и я должен был угадать, какие предметы находятся у того или иного зрителя в зажатом кулаке. Классический номер. Получалось всегда. Существуют, конечно, всякие трюки. Но Арндт сразу понял, что со мной к ним прибегать нет необходимости и что кодировать свои вопросы ему не обязательно. И все шло прекрасно. Интуиция. Передача мысли… попробуй пойми! Я до сих пор не могу решить этой загадки. Сам Роберт Хаудин так никогда ее и не решил в отношении своего собственного сына, которому было столько же лет, сколько и мне, и который выступал у него в том же амплуа, что и я, и, надо полагать, обладал тем же даром. Но этот дар сразу же улетучился, как только я стал по-настоящему играть в шахматы.