Юрий Герт - Сборник Лазарь и Вера

Воздух был теплый, сухой, просвеченный солнцем, но меня знобило, когда я рассказывал о Сашке Румянцеве, о Сергее Булычеве, о том, как я корчился под одеялом, слушая их разговор...

Мы вошли в Александровский сад, отыскали уединенную скамейку напротив краснокирпичной, мощно вздымавшейся к небу кремлевской стены. По чисто выметенным, усыпанным гравием дорожкам бродили, опираясь на трости, старики, матери катили коляски с дремлющими младенцами, экскурсовод что-то объяснял благоговейно примолкшей толпе экскурсантов... Слова, произносимые мной, никак не вязались с этой картиной. Женя слушала меня, положив на колени сумочку, лицо ее было недоверчивым, строгим и прояснилось только в конце.

Я читал:

Еговой изгнанный из рая,

Утратив жизни смысл и цель,

Бредет беспутицей Израиль

С тоской на каменном лице.

Где гордость ты свою развеял,

Где ум, паривший высоко?..

Ты позабыл о Маккавеях,

Ты не рождаешь больше Кохб...

Бессилен сердцем и бесплоден ты,

В улыбке судорожной рот...

И ни народа нет, ни родины...

Что ж есть?.. Еврейский анекдот.

Женя тронула кончиками пальцев мое плечо и отвернулась. Мне показалось, она прячет слезы, блеснувшие между ее ресниц.

— Ты романтик... — вздохнула она. — И смотришь на все с высоты Масады... А в жизни все и проще, и сложнее... Ты вот рассказывал об этих девочках, об Алике... А почему, скажи, они оказались там, у вас?.. Их не приняли, они евреи... И так во всем, во всем... Вот людям и приходится постоянно хитрить, изворачиваться, приспосабливаться... Я их не оправдываю, но можно ли за это их осуждать?.. Меня, кстати, тоже не приняли на истфак в университет. Задали на экзамене вопрос, которого нет ни в одной программе: какие министерства были при Александре II... Я назвала все, кроме двух, и мне влепили тройку...

— И ты...

— Я все-таки поступила — правда, в Плехановский... Набрала высокие баллы, со мной ничего не могли поделать... Но вскоре мне пришлось перевестись на вечерний...

— Почему?

— Моя мать работает воспитательницей в детсаду, жить на ее зарплату мы не могли, а отца нигде не брали на работу... Это, знаешь ли, довольно мерзкое состояние: приходишь по объявлению, на тебя смотрят — и отказывают... Я на себе все это испытала, когда пробовала устроиться хотя бы куда-нибудь... Приедешь — с тобой говорят, расспрашивают, улыбаются, на еврейку-то я внешне мало похожа... А дадут анкету заполнить или в паспорт заглянут — и привет... Мы, мол, уже кого-то приняли... И так — неделя за неделей, месяц за месяцем... Наконец поступила на маленькую фабричку под Москвой, три часа туда, три — обратно... Платили гроши, но все-таки... А летом на арбузах подрабатывала...

— Это как?..

— А по Волге баржи с арбузами приходят с низовья, из Астрахани, Сталинграда, надо их разгружать. Станем цепочкой, такие, как я, и перебрасываем из рук в руки. Зато после работы тут же полный расчет... Это по воскресеньям...

— И сейчас тоже?..

— Бывает... Но я не жалуюсь, и нечего меня рассматривать!.. — Перехватив мой взгляд, она полушутя-полусерьезно спрятала свои руки, заложив их за спину, — так, что я видел только ее крепкие, полноватые запястья, но пальцы, успел я заметить, были у нее в ссадинках, с неровными, кое-где обломанными ногтями.

— Ты и теперь...

— Теперь я тоже работаю, но в другом месте... И приняли меня туда по зна-ком-ству!.. — Женя проговорила последнее слово по слогам, с усмешкой на дрогнувших губах. — Это сильно меня компрометирует в твоих глазах?..

Несмотря на язвительность, с которой она это произнесла, в ее голосе, в глубине ее расширившихся зрачков я ощутил что-то жалкое, жалобное... Она хорохорится, но на самом-то деле она беззащитна... Мне почему-то представились лица Галактионова, Корочкина... И то, как она понуро сходит с какого-то крыльца, в десятый, в двадцатый раз получив отказ...

Мне хотелось погладить ее, провести рукой по ее волосам, спине, приободрить... Но что я мог ей сказать?..

Мимо нас прошествовал величавый старик с обросшей орденскими колодками грудью, прохрустела по гравию какая-то фифочка на тоненьких каблучках-гвоздиках, тяжело, вперевалку, проплыла бокастая женщина, ведя на поводке курчавенького, аккуратно подстриженного, словно только что из парикмахерской, пуделька...

Женя оправила, пригладила юбку на коленях. Глаза ее сузились, потемнели, ресницы почти сомкнулись.

— Вот тогда я и задумалась: еврейка... А что это значит?.. И вообще что такое — мы, евреи?.. Мы что — не как другие?.. Мой отец, между прочим, воевал, у него минным осколком три пальца срезало... Стала я кое-какие книжки читать, познакомили меня с одним человеком, он мне «Еврейскую энциклопедию» давал том за томом... Я у него спрашиваю: была война, шесть миллионов евреев погибло, почему об этом никто не вспоминает?.. А он мне: идите в синагогу, там на Колнидру поминают всех усопших... Начала я бывать на Маросейке... По секрету от родителей, они бы мне такой скандал учинили, если бы узнали...