Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможнос­тей

Мальчик захлебнулся слезами. Девочка стояла, глядя в сторону, видно было, что она мало что соображает. Она нерешительно сказала:

— Павлик… Ты что…

— Галочка! Павлик ушел из жизни! Я из палаты во двор, сама шатаюсь, и в калитку, а навстречу бежит твоя мама и говорит, что за сто баксов можно оживить! Надо только принести тело. Господи, что мы только не делали! Пошли туда под предлогом, что мы верующие и не хотим чтобы детей вскрывали, нам ни в какую дежурный, но тут приехал автобус, дежурный нас выгнал… Мы стояли. А потом все тут набежали, он повез Славочку, помнишь Славочку, ему было три годика, и дежурный дверь оставил, мы со двора проникли и унесли вас… Галочка! Как я рада, что ты жива! Нас предупредили, что мы-то уйдем. Ну и что? Зачем мне жить, например? Все равно скоро собираться. Но ты погляди что творится! Ужас! За свои пятьдесят пять лет такого не видела…

Так говорил мальчик Павлик.

А, а вот черненькая девушка в темном плаще без пояса, вот она. Плачет и приглушенно зовет, вертя головой:

— Ксюша! Ксюшенькаа! Люди добрые, не видали девочку?

Одной рукой рот прикрыла.

Как рой бестолковых мотыльков, группа легких привидений. Бормочут. Не знают куда идти? Говорят приглушенно сами с собой. Глядят друг на друга, как будто едва проснувшись.

Разглядывают собственные руки, ноги. Одежду. Нерешительно топчутся Кто-то встал на ящик и заглядывает в окно, пытаясь увидеть свое отражение. Без мата. Один пошел хромать, впятив голову в плечи, и вдруг опомнился, распрямился… Оглянулся. Хромать перестал.

— Сколько погибших… Что здесь было?

Павлик:

— Галочка, вот погоди, опять никого не найдут, помяни мое слово. Ну всего тебе хорошего… А то дочь сейчас с работы пришла… Она ничего не знает… Что Павлика нет… Кричать будет на меня… Каждый день благословлять надо было, вот еще денек прожили, понимаешь? Ему ведь врачи пророчили, что он не доживет до десяти лет. Но мы боролись… как это… Ну пока…

Нерешительно пошел, оглядываясь. Ксюша громко:

— Травы Здленко, травы Здленко! Я вам говорю, дают быстрый эффект. Я же не хочу, чтобы она умирала! Я ее не отдам! Что вы, в пятнадцать лет онкология! Мы боремся!

Ее никто не слушает. Шарахаются, думая, что это бред… Начинают разбредаться. Выходят со двора кто куда.

Те самые санитары несут из подъезда в простыне покойника. Мало времени прошло! И из простыни опять назойливый звонок мобильного! Знакомый мотивчик! А! Мой телефон! Валеру понесли! Все деньги уезжают!

Подшмыгнем к носилкам и из правого кармана, пригнувшись, сграбастаем что удалось. Камень, тьфу! Санитары (другие) заорали, задний начал лягаться.

Уйти быстро!

Все деньги уезжают в Валерином пиджаке, большие тысячи и золотые зубы, вытащенные у стариков по больницам. Уезжает телефон торговцев оружием.

Мы в парадном. А у нас в кармане аметист и расческа.

Надо же, Лысый Ящ освоил метемпсихоз.

Ммда. Нет такой вещи, которую бы народ не присобачил для своих нужд.

О, вон и желтые ботинки, накрытые кое-как. Несут Ящика. И все по очереди на носилках едут кто там были, кто меня внизу встречал. Все сейчас гурьбой отправятся на Бродвей. Видимо, сами оказались невольными переселенцами, нехотя заменили кого-то, кто только что умер…

Сидит на лавочке та девушка, она уже перестала звать Ксюшу. Сонно сидит, ничего не понимая.

Вдруг она встала, огляделась, удивилась и просто так ушла. Куда-то домой, наверное, у нее же есть дом. Там жила ее обезумевшая мать, которая теперь мертвая едет в труповозке на Бродвей, да. Девочка прожила тут каких-нибудь двадцать четыре часа. Двойное перерождение.

А! Мы тоже, выходит, дважды пересекали тот порог…

Легко вздохнув, Номер Один отправился со двора. Светило солнце. Стояла какая-то холодная, ветреная, ясная погодка.

Надо было как-то достать денег и ехать домой, в Москву.

Валере легко было идти, имущества в пиджаке одна вещь, яркий, идеально круглый аметист, а кому его толкнуть? Не тот это город, покупать аметисты, простые люди, лохи, они не знают что это такое, глаз Бога, им не впарить, это нищий город, а жены богатых бандитов признают только брюлики. Это не наш путь.

Теперь на проспект.

Вот! Новый, с блестящими стеклами, большой магазин. Это для нас!

Снял пиджак, повесил на руку.

Вошел.

Всем разрешается войти, хотя охранник у дверей долго провожал его призывными взорами, Номер Один это чувствовал и спиной. Хрен я к тебе подойду. Все имеют право.

Тут же проследовал в отдел мужской одежды. Оглянулся. Никто не следит.