Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможнос­тей

— Двое пацанов, девять месяцев и три, что ли. Пять?.. А мать Алисы та-акая сука. Я ругаюсь, простите. Прости меня если сможешь за все что было и все что будет (песня такая, что ли?).

Нет, погоди у меня. Разгреб на ней одежду, открыл ее живот. А!!! Так и есть. Пояс на ней.

Долго возился, отстегивая. Пояс с толстой мошной. Она заплакала. Приложил кончик ножа ей к глазу.

— Помолчи, а? Арестована.

В поясе было много чего. Монеты ржавые… Какие-то в пакетике старые золотые коронки, даже с зубным налетом, чьи? Кого убили? Ладно.

Надел пояс себе под майку.

Живот гладкий, как сливочное масло. Эх бабы, ничего нет прекраснее женского тела, у тебя лучше чем у известной Данаи, говорил библиотекарше. Как ее звали-то?

Уткнулся в это мягкое лбом. Вздрогнула, отодвинулась к стенке. Как бы дает место рядом. Надеется! Погоди, не готов. Поднял голову.

— Ее звали Даная! А Алиса пошла чиститься на аборт. Ну вот, эт самое… А сыну три месяца. Мы живем, я, дочь и теща. Там дочь у меня. Спутал. Старая теща, уже сорок пять лет, пришла вместо Алиски посидеть пожить с внучкой. И в первую же ночь: «Иди ко мне, Алиска будет кровить месяц, а я целка». Стилимули… стимулирвала меня, эт самое, блин.

Показал на лежащем объекте. Дрогнула. Стала отбиваться.

— Ну че дергаешься, погоди… Руки убери, ну! Да! Она, теща, говорила, лучше будет покой в семье, чем ты, козел, изнасилуешь свою дочь, пока жена в больнице. Так мне потом сказала. Жили мы с ней месяц.

Увлекся. Лилось легко, как у Никулая. Ккто… ккто такой Ни… кулай?

— Ну! И повели кота на мыло. Только Алиса в свою поликлинику, она опять мне лезет рукой так (расстегнулся, взял руку объекта, показал на себе. Объект завозился.). Промискуитет знаешь? Вульва и тэ пэ. (Показал на объекте). А это знаешь как называтся? Вот это.

Замерла, блин.

— Забыл как. Пэ… Забыл, короче. Да. Потом ее вообще убил мужик ее. По голове от так топором!

Отворачивается. Ну куда ты денешься! Лежать!

— Мы с Алиской говорили тому мужику, который с ней связался, что доведет она тебя! Он ее топором убил, пили оба, поругались. Лежи! Че ты… Самое дело… Я же не ножом! Ладно бы ножом. Ну и вот…

Полез дальше, увлеченно рассказывая.

— Он сам на себя милицию вызвал, дали ему восемь лет. Он когда ей раскроил череп-то, она жива была, он ей говорит «Давай я скорую вызову», но она не разрешила. Сама эт самое. Как с собой покончила, ее бы спасли на хей. Вот, эт самое. И говорит: «Я целка». Видали? Ты понимаешь что это значит? Это атавизм матриархата. Ты целка? Нет? Проверим!

Выложив эту мысль, он тряхнул головой и продолжал:

— Я отца зарезал! Честно, блин. Он на мать полез. Она больная лежала, а ему приспичило, вынь да положь. Да при мне! Полез, она начала ругаться, плакать. А ей нельзя, у нее сильно болело, ей операцию сделали, удалили что-то. А он стал тащить с нее одеяло. Говорит, дай по-другому. А я буквально тут же смотрел футбол. Разрешите?

Икнул. Посмотрел. Как следует прижал ее руку. Ну бревно ты. Показал как надо. Не шевелится.

— Во у меня батяня комбат отец был! Работай, блин. Да не так!

Отвлекся, вытер руку о простыню. Затем сделал хороший глоток огненной воды, как ее называют писатели-чукчи. Время есть, до утра далеко. Прошлую ночь… Прошлую ночь тоже в поезде болтался… А где сумка-то с бритвой, с зубными всеми делами? Где? Была же сумка!

Гнев закипел. Стал вспоминать. В голове все спуталось.

Ты, где моя сумка? Украла?

Что-то было не то.

— Ты!!! Где?!! А?!!

Лежала как бревно, закрыв глаза. Ну бревно! Провел ножичком опять по горчичного цвета животу, ровная темная полоска от пупка ниже. Немного ошибся, пошла кровь.

Заговорил быстро, глотая слова:

— Я сам его зарезал, честно, я ему говорю так: «Отвали», он табуретку взял, по голове меня как… (…)! Я на кухню пошел, взял нож, а он к матери громоздится, одеяло с нее сорвал, рукой лезет.

Показал как. Крякнула от боли.

— Бабка на мне повисла, ну а мне что, его хоронили, я гроб нес в белом бинте на голове, я молодой сел, пятнадцать лет. Я люблю вас, люблю с вами, с бабами поговорить, ну подними… Поднимись. Так. Ты че такая толстая, а? Че такая толстая, разъелась, а? Ну не бойся… Да не дрожи…

Укусил за грудь. Не сильно. А, из глаза у нее вытекла слеза. Из линзы.

— Дай линзу посмотреть какая…

Полез в глаз. Дернулась, стала дрожать. Схватилась за пальцы, не понимая, что там осколок бритвы.

— От дура! Руки!

Что-то как чешуйка выколупнулось. Вытер руку о простыню. Кровь.

— У меня три жены. Алла, эта… Марина… и Галя с Ирой, сестры. Четыре. Мать Марины тоже хорошая сука (ччто-то перепутал… Алиска или Марина? Марина медсестра… Тощая). Марина ушла в больницу, я у них тогда жил. Побежала. А, я говврил ужже. Вот… Вот…