Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможнос­тей

Дернулась встать.

— Лежи, лежи. Ты арестована. Да! Они никого не обижают и всякого примут. Это тот самый золотой век, который все думают был в Греции, но там шли бесконечные войны, брали рабов. Тут у энтти раб может быть в одном случае, это мальчик, который, если хочет жениться, два года пасет стадо оленей у хозяина, чью дочь он любит. Потом ему ее отдают в жены. А какие там женщины! На вес золота. Спокойные, тихие. С детства курят трубку. С трубкой в зубах она все переделает, и дети у нее хорошие, и с любым мужиком не откажется лечь. Мне не с кем поговорить! Понимаешь, наступает время и некому сказать. Одно что не слушают, а другое что никто не понимает. Да! Компьютерная игра это единственный мой наркотик. У меня уже такие разработки на новую игру, бешеные деньги можно будет взять! Моя жена не хочет меня слушать. Когда я начинаю ей про Север рассказывать, она злится. Она считает, что у меня там много детей родилось. Не много, всего двое. Считай, за десять лет экспедиций. Ну может, других я не знаю или в них не уверен. Девочке три месяца. Второй девочке год и три месяца. Волосы светлые, глазки смешные! Синие и косые. Мои доченьки, Лиза и Ань. Мою жену там зовут Марой, Машка. Вторую жену зовут Степа, Степанида (заснул на миг).

Тихо-тихо села.

— Стой! Кто идет!

Легла.

— Я пришел к ним в балаган их навестить, привез им денег, подарки. Со мной увязался мой сотрудник, и когда выпили, легли, я с ними, он в мужском пологе, то он сразу полез к нам под полог, я его оттаскиваю, а он бормочет «чего ты, чего ты», а сам шурует руками, мы укрылись шкурами, тянет, снимает с Марой… Потом, когда я его оттащил, он сказал, что все расскажет моей московской жене. Я говорю — пошли поговорим, может, тебе нужны деньги. Он сказал «другой разговор, я на квартиру коплю, чем с этой Галькой жить», имея в виду свою маму. Мы отползли за печь. Я сказал, я твои проблемы эти не решу, таких денег у меня нет, он сказал, тогда не рассчитывай на меня, я все скажу твоей Анюте при любом раскладе, пустишь ты меня к своим девкам или нет, ты с ними трахался, я слышал, ты кончил с двумя уже, я потому и вмешался, я человек и не выдерживаю, когда при мне это. Тебе можно, а мне нельзя, их же двое. Я сказал, они тебе недоступны. Он сказал, они что, твои бабы? Я сказал, они еще дети. Он: ни (…) себе дети кормящие матеря! От тебя родили? Я сказал, откуда ты это взял. Он сказал, давай посчитаем, они дети предыдущих твоих экспе… эски… ну ладно.

Шевельнулась.

— Лежать! Я говорю, почему ты так считаешь. А, он сказал, другое дело, с тебя пятнадцать тысяч баксов, твоя жена Анюта, кстати, была мною очень довольна, ее же нужно раздражать, долгий путь, тогда она кончает, я, говорит, рожден как мужчина-лесбиянка, а ты ее просто трахаешь как вонючий кобель она сказала. И я ответил, хорошо, пятнадцать тысяч, но баб этих не трогай. Я стоял перед ним на коленях в пологе расставив руки, мотал головой как слон как будто сплю, не пускал его к девочкам. Он сказал «Пойду пока отлить, потом мы вместе с ними ляжем. И ты мне заплатишь еще не знаешь как, я опущу тебя».

Раскрыла свой рот:

— Пусти, гражданин начальник! На оправку надо.

— В дальнейшем в хорошую погоду. Нож видишь? Такк! Я остался в балагане, он прошел вперед, я за ним и перерезал ему это… Вот так, ножом! (показал над ней движение). Но, самое главное, он остался жив! Горло ему так перерезал! А он на следующий день со мной общался… Как ничего не было.

Она молчала, всем своим видом демонстрируя, что действительно ей нужно. Лживые какие они все! Ловкие! Быстрые! Вся приподнялась, смотрит.

— Ты чо? Не надо, не надо, не надо никуда, надо вот тут сейчас… Скажите «А»… Возьми? Рот открой! А ну на колени!

Он нагнулся к соседке, приподнял ее каменную, мокрую голову, полез рукой ей в рот, отвернул вниз челюсть, но что-то стало с башкой. Устал как не знаю что. И он прилег на минутку.

Тут же: «Конец, конеец!» — гром по небу.

Проснулся от землетрясения, все вокруг рушилось, падало, дрожало, какой-то громкий голос с небес возвещал все, конец. Дико болела голова.

— Все, конец, приехали, гражданин! — орала баба и трясла его за плечо. — Але! Москва уже!

— Я с-слушаю… (прокашлялся) — Але.

— Нажрутся как скоты…

Вышла.

Сел встрепанный. Где это. Поезд, ага! Мы в поезде, приехали. (Куда?).

Опять заглянула:

— Москва уже, все! Мне белье давай!

Напротив было пусто, полка и все.

Вскочил, штаны спущены… Пальцы в крови. Застегнулся. Плюнул на пальцы, вытер полотенцем. Посмотрел вокруг, что у меня было? Ничего у меня не было. Охлопал себя, чтобы не забыть. На столе пустые бутылки. Посмотрел под столик. Поднял оба сиденья. Ноль. Сомневаясь, выскочил.