Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю

– Да уж, какая жалость, – ответила сестра и добавила ехидно: – Что тебе не под силу извиниться.

Мы умудрились переодеться в махровые банные халаты и вновь собраться у крытого бассейна, избежав кровопролития. Но атмосфера была напряженнее бедренных мышц олимпийского гребца.

– Как же тебе, дорогая, удалось выкроить время? – спросила мама у меня.

– Ну, вообще-то я решила бросить работу.

Мама резко развернулась ко мне, и ее локоны, замотанные полотенцем в тюрбан на макушке, обрушились ей на лицо:

– Что?

– Джереми предложил меня обеспечивать, вот я и думаю, не уйти ли мне в долгие каникулы.

– Не сходи с ума, дорогая. Одной простой вещи жизнь меня все же научила: у женщины должна быть самоидентификация.

– Она по-прежнему будет стоять ногами на земле, просто будет обута получше, – колко вставила Фиби. – Молодец, Лулу. Да господи, я бы давно ушла из небесных официанток, если б могла. Знаете, как мне надоело стоять посреди салона и говорить: «Выходы тут, тут и там»? Я бы хотела говорить своему любовнику-миллионеру: «Входы тут (она указала на лобок), тут (на рот) и тут», – махнув примерно в сторону зада.

Я вытаращилась на сестру: подобных разговоров она не вела никогда. Обдолбалась, что ли? Или, может, улетает она теперь не только по работе?

Мама тем временем неохотно покусывала стебель сельдерея, торчавший из ее стакана со свежевыжатым экологичным соком, а потом запила его могучим глотком водки.

– Если честно, мои милые, я понимаю женщин, которые связываются со своими бывшими. Какая экономия времени... Заранее знаешь, что он полный говнюк.

– Понятное дело, есть основания не любить Джереми, – согласилась Фиби, украшенная зелеными усами овощного пюре. – Так, может, поищем основания его любить? Вон как он помог Лулу с Мерлином. У него теперь есть психотерапевт и отличная школа.

– Правда, мам. Помнишь, какой кошмар был разговаривать с его учителями? – Я содрогнулась от воспоминаний о тех унизительных встречах. – Да, Мерлину трудно осваиваться, но его учителя звонят мне и прямо пышут оптимизмом. Джереми снял с моих плеч такую ношу. Мне гораздо спокойнее. Вот честно – не больше четырех инфарктов в день.

– Помяните мое слово: никаких других эмоциональных навыков, кроме вранья и манипуляций, этот человек за всю жизнь не освоит, – предупредила мама. – Джереми Бофор в состоянии мухлевать даже в пасьянсе.

Фиби фыркнула – так громко, что на нас обратили внимание другие обитатели спа: оторвались от вручную выращенной рукколы и приподнялись с шезлонгов поглазеть на эдакую беспокойную троицу.

– Почему это? – с укором спросила моя сестра. – Потому что он из высшего общества? Потому что состоятельный? Потому что ты – упертая, предубежденная ханжа, читающая «Гардиан»? Он ушел из тори. Разве ему за это не причитается пирожок с полки?

– Да неважно, в какой он партии. Человек опьянен властью. Я так и вижу, милая: сидит он в парламенте, кота поглаживает, а сам людей мочит направо и налево и злодейски при этом хохочет.

Фиби это не развеселило.

– И почему тебе вечно хочется нонконформизма, как и всем остальным? Куда теперь собираешься, мама? На кружок художественного оргазма в Узбекистан? За инфекцией третьего глаза на Гоа? Не видишь, что ли, как нам надоело уматерять собственную мать?

Я умиротворяюще положила руку сестре на плечо:

– Фиби, тебе, кажется, самое время к ветеринару – когти сточить.

Моя нежная сестра стала такой стервой, что ей пора было носить пластиковый ворот. А то и намордник.

– Я бы предложила тебе перестать так шумно завидовать, – сухо сказала мама. – Этот оттенок черного уже не в моде.

– Как еще до тебя это донести, а? Принимать твои советы, – она зависла на мгновение, подбирая уместную метафору, – все равно что спрашивать у погонщика верблюдов в Сахаре, как строить и́глу.

Нас с матерью убивала перемена в характере Фиби. За последние недели ее натура проскочила несколько передач – от Дорис Дэй до Бетти Дэйвис. Когда-то она привносила счастье, куда бы ни приходила. Теперь же она его уносила, откуда бы ни уходила.

Моя оживленная мать обычно много смеется, много и комично жестикулирует. Но сейчас она сидела неподвижно, а немые руки сложила на коленях.

– Я хочу моим девочкам только лучшего. И всегда хотела только этого, – наконец произнесла она. – Зачем еще, думаете, я оставалась с вашим отцом – и в печали, и в радости? Вернее, и в печали, и в печали, поскольку так оно в основном и было. Оставалась еще долго после того, как срок годности моего счастья истек, – договорила она печально. – Ради вас.