Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю

– Я ждал тринадцать лет, чтоб еще хоть раз заняться с тобой любовью, и я больше не отпущу тебя, – сказал он.

Арчи был неукротим и жаден, сплошь игра мышц и потеха жил; Джереми ласкал меня так, будто укутывал мое тело в тонкие шелковые пряди. Как во сне мое тело вспомнило старые ритмы, задвигалось в такт. Быть с Джереми все равно что натягивать старые любимые джинсы.

– Старовата ты для джинсов, – сказала мне мама, когда я позвонила объяснить, почему мне нужно, чтобы она переночевала с Мерлином.

– Ты бы слышала его речь, мам. Сколько вдохновения.

– Как ты можешь полагаться на то, что этот тори стелет ? – пошутила мама. – А что ж бедняга Арчи?

Я не могла заставить себя думать об Арчи и потому обошла этот вопрос.

– Джереми – не тори, мама, – устало повторила я. – Он либдемократ.

– Та же фигня.

– Я тебе сколько раз говорила, что он переродился.

– Было время, я верила в реинкарнацию, дорогая. В прошлой жизни. Возвращайся домой. Я всерьез беспокоюсь за Мерлина. Поведение у него ухудшается. Он места себе не находит, лишь бы не стукнуться головой. Я у него спросила, отчего он так беспокоится, и он мне ответил, что хочет думать вечно. А когда я переспросила, зачем ему думать вечно, объяснил, что ему нужно всегда быть в идеальной форме. «Я должен быть идеальным – для отца, – твердит он. – Со мной ничего не должно стрястись до следующей встречи с ним. Я должен быть идеальным».

– А ты ему что?

– Я ему: «Зачем? Твой отец не идеален. Он идеальный выродок, если уж на то пошло».

– Вот молодец-то! Мам, он не выносит перемен. Мерлин ведет себя несколько сумбурно, потому что у него новая школа... Джереми с ним так мил. Ты бы видела, сколько он привез ему подарков из Парижа. Тебе, кстати, тоже. Новый перевод любовных писем Симоны де Бовуар, помаду шанелевскую... Джереми говорит, что как следует уесть француза можно, поцеловав его только в одну щеку, – хихикнула я.

Но мама веселья моего не поддержала.

– Возвращаться к бывшему мужу – как гланды вшить обратно. Не дело это, милая. И мне все это не нравится.

– Но я счастлива, мама.

Я и впрямь была счастлива, когда забиралась в постель и прижималась к теплой спине Джереми. Конечно, не было того экстатического, нежданного блаженства, какое случилось со мной, когда я вхотелась в Арчи. Зато теперь спокойно и безопасно. Все хотят на седьмое небо, но с шестого тоже отличный вид и куда ниже падать.

Но довольно скоро я поняла: хоть так, хоть эдак, меня все равно не тянет к высотам.

Красота, может, и в глазах смотрящего, но там же и конъюнктивит. Это я себе и сказала, когда на следующий день приехала домой и застала Пудри Хепберн – она симпатично устроилась на крыльце нашего дома.

У меня так себе с математикой, но я как-то осилила посчитать в уме, что, если бытовой богине было двадцать два, когда они познакомились, сейчас ей должно быть тридцать пять. Однако выглядела она куда моложе. Я ни разу не видела ее живьем и с досадой обнаружила, что Пудри красивее, чем даже на фотографиях. Светло-медовые волосы ложились каскадами на упругие плечи, затянутые в безупречный розовый джемпер. С тушью она перестаралась до того, что походила на подслеповатого лемура. Длиннющие ноги, начинавшиеся под черной кожаной мини-юбкой фасона «покажь трусы», кокетливо закинутые одна на другую, оканчивались парой шпилек от Лубутена высотой с Гималаи. Губы, сверкающий малиновый рубец, тем временем выговаривали фразу:

– Ты Люси, да? Надо поговорить.

– Зачем? – спросила я, пытаясь сглотнуть кислый вкус зависти.

– Личное, – ответила она, а карие глаза бегали, настороженно осматривая улицу. Как любую знаменитость, независимо от ничтожности масштабов, ее раздражало, когда ее узнавали, и бесило, когда нет. Она, вероятно, приплачивала папарацци, чтобы те ее преследовали. Надо же доказать всем, что она – звезда первого эшелона.

На автопилоте учтивости я ввела ее в свою скромную обитель.

– Есть что поесть? – осведомилась она. – А то я сегодня забыла.

Я покосилась на нее. Положим, я много чего забывала – номер собственного телефона, девичью фамилию матери, ключи от машины, – но поесть – никогда. Видимо, это какой-то особый вид идиотизма – забывать про еду. Особенно если сам повар. Я сунулась в холодильник и достала ветчины, сыра, масла и хлеба.

Пудри содрогнулась от отвращения.

– Мне надо придерживаться строгой вегетарианской диеты, натуральной и без молока.