Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю

– Арчи, старик, похоже, пора тебе собираться обратно в Австралию, а? Она такая, знаешь, четыре тысячи миль в ширину, ярко-красная, и там со всех сторон акулы, не перепутаешь.

– Не твое собачье дело, тухлая твоя мотня! – взъярился Арчи. – Это между нами с Люси. Лу, – он взял меня за плечи, – мы знаешь, что я люблю тебя. Если я чего напортачил, так ты прости меня. Но не вышвыривай. Никто никогда не будет знать тебя лучше моего. Испытай меня. Викторина «Насколько хорошо ты ее знаешь». Какая у тебя любимая пицца? Сколько долек шоколада ты съедаешь за день до месячных? Какое блюдо ты втихаря хочешь, чтоб я заказал, и потом таскаешь у меня с тарелки? Сколько раз тебя надо драть по попе? И последнее – для продвинутых любовников: с какой скоростью?

Шутка пролетела мимо, и тогда он сменил ключ разговора и перешел на минор:

– Лу, если ты меня бросишь, мне крышка.

Я не понимала, во что верить. Как будто подобрала дикого зверя на улице, по доброте душевной принесла в дом, кормила, любила – а оно возьми да укуси меня за руку.

Джереми затолкал контрабанду обратно в рюкзак и пихнул его Арчи.

– Я слыхал, бывают медленные читатели, а ты, похоже, медленный слушатель. Читай по губам. ТЕБЕ ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ РАДЫ.

Арчи, может, изукрасил бы его не сходя с места, но тут в комнату ворвался свежепомытый Мерлин. Мы разом умолкли и уставились на него. Мой сын застыл на месте, поджав одну ногу, как фламинго, и от смущения весь съежился.

– Я не всякий раз знаю, о чем говорить. Не могу я все время тарахтеть без умолку.

– Прости, что развеял иллюзии, Люси. Правда. Особенно с учетом того, как я раньше себя вел, – добавил Джереми с сожалением. – Но уверен – ты поступишь правильно.

За годы тренировок я научилась делать каменное лицо, и сейчас этот навык оказался очень кстати.

– Мерлин, – произнесла я с посольским иезуитством, – Арчи собирается на гастроли. Ему нужно уехать на какое-то время. – Все согласные у меня утонули в топленых сливках. Ни дать ни взять покойная королева Виктория.

Мерлин впитал эту информацию; с волос на футболку капала вода.

– Оно же не кончится вот так, правда, Арчи?

– Не знаю, Мерлин.

Арчи взял меня за талию и заглянул поглубже в глаза:

– Ты всерьез дашь этому говнюку на тебя влиять? Во что, блин, ты превратилась, Лу? – Я ничего не ответила, и он добавил: – Давай ты обсудишь все это со всеми своими субличностями и потом вернешься ко мне, а?

И Арчи хохотнул. Я ни у кого не слышала такого измученного смеха. Он понурился, глаза скрылись под полями коварной черной шляпы, а затем он, его рюкзак, гитара и комбик исчезли. Остался лишь мультяшный хвост выхлопа.

Меня вдруг, внезапно и чудесно, избавили от всякой ответственности. Я упала в объятия Джереми с усталым облегчением пловца через Ла-Манш, выбравшегося наконец на берег.

По-моему, люди ходят на политсобрания лишь потому, что на публике мастурбировать запрещено. Джереми смеялся, когда я сказала ему, что больше порожних комментариев, чем на политическом сборище, звучит только перед картинами в музеях.

– Художники, писатели, журналисты пытаются интерпретировать реальность. Политики же меняют ее, – ответил он, после чего пообещал доказать мне, что я не права.

Так студеным ноябрьским вечером я и оказалась на городском выборном собрании в мэрии.

В дальнем углу здания из викторианского закопченного кирпича, смахивавшего на замок, среди размалеванных краской деревянных скульптур, под алебастровыми цветочными узорами кандидаты и их стряпчие наблюдали за подсчетом голосов. Затем мэр призвал трех кандидатов и нашептал им результаты. Я попыталась вычислить исход по прекрасному лицу Джереми, но оно сохраняло непроницаемость. Кандидаты сопроводили мэра на сцену. Когда счетная комиссия огласила вердикт избирателей, публика одобрительно завопила. Джереми стал законно избранным членом парламента от Северного Уилтшира – первый либерал-демократ за всю историю, победивший в этой цитадели консерваторов, – и я вспомнила, что я в нем любила. От него исходило густое темное сияние, все остальные просто блекли на его фоне. Он блистал на публике, искрился. И не только из-за стоваттной улыбки, такой ослепительной, что руки сами тянулись к «полароиду».

Джереми великодушно признал достоинства своих соперников. Но, прежде чем он перешел к победной речи, из зала раздался голос какого-то несогласного. Он осведомился, «скоро ли мы все потащим на улицу коробки с конторскими пожитками, как вы, банкиры-дрочилы».