Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю

День перетекает в ночь – и растет в нас, как опухоль, осторожное принятие того, что ожидание может затянуться невесть на сколько. Я смутно догадываюсь о расписании дежурств, которое учредили мои близкие. В следующие несколько дней они приезжают и уезжают, мама искушает меня хоть иногда что-нибудь есть, Арчи перебирает струны на гитаре – что-то из «Битлз», «Пинк Флойд» и Боба Дилана, песни, которые всегда нравились Мерлину, Фиби расчесывает мне волосы.

А я просто сижу у постели, читаю ему, разговариваю с ним и велю ему выкарабкаться обратно, вернуться в сознание, призываю лучи света пролезть к нему в череп. Я держу его бережно, словно он из хрусталя. Я всматриваюсь в него – при блеске звезд ли, в солнечных волнах ли, и блики света скользят по его прекрасному лицу, как сны.

И вдруг, как в библейской драме, туман рассеивается. Как в Самом Расхожем Сценарии на Свете. Будь это диккенсовский роман, мы бы обнаружили сейчас, что у Мерлина есть тайный покровитель и он оставил ему все свое состояние. Будь это разговорное шоу в стиле Опры, нам бы принесли только что изобретенное лекарство под названием «Мерлинова припарка». Но в действительности все просто – он просто приходит в себя. Мой сын всего лишь угодил в десять процентов тех, кто успешно выбирается из комы.

Когда веки начинают подрагивать, мне кажется, что я галлюцинирую. Палату кренит набок, все будто сползает в сторону улицы. Разлепляется глаз. Мой сын смотрит на меня – и улыбается своей дурашливой улыбкой. Я ощупываю взглядом его лицо.

– Ты как? – спрашивает он хрипло.

В жизни не слышала более осмысленного вопроса. Я киваю так яростно, что удивительно, почему голова не отваливается и не укатывается в коридор.

– Я хорошо! Я отлично!

Нет, не изобретено подходящее случаю прилагательное, и приходится довольствоваться громогласным счастливым воплем. Никакого разнообразия шумовых эффектов, доступных моему существу, не хватит, и я мечтаю быть кукабарой, чтобы крякать от радости: мой сын пробудился. Рыдая, я вцепляюсь в него, как потерпевший крушение – за дельфиний плавник.

Мерлин отталкивает меня:

– Фу! Без мелодрам! Что за улыбка! Все матери, что ли, хотят, чтоб их сыновья опять были малышами, или только у тебя так?

Я держу у его губ бутылку с водой, он пьет, а я рассказываю неверным голосом, что произошло – авария, кома...

– Так я что, плод собственного воображения? – спрашивает вдруг Мерлин.

Уверив его в обратном, я пробую объяснить еще что-то – о врачах, о больнице, – а сама неотрывно ищу в его лице признаки поражения мозга.

Он вновь перебивает меня:

– Я ведь донор органов, да?

– Ну да, – пожимаю я плечами.

– Если бы я умер, со стороны совершенно чужих людей было бы так мило – отдать почти всех себя, чтобы мои органы жили дальше, правда?

Меня затопляет восторг. С моим ненормальным Мерлином все нормально. Никто не задул его свет. Я хохочу до упаду, и моим рукам тепло у него на плечах. Несмотря на поломанные ребра, он обнимает меня с травмоопасным энтузиазмом. Все как у нас заведено – его объятие, как обычно, требует нескольких недель физиотерапии, думаю я в полном удовольствии, в кои-то веки желая быть раздавленной.

Я словно заново родилась, словно только что обнаружила: Земля вращается вокруг Солнца, а Луна подчиняет себе приливы. Вокруг постели бурлят медсестры, все проверяют и замеряют и зовут еще людей, чтоб те позвали еще кого-то. Но мне надо лишь одного – целовать его в золотую голову.

– Может, позвоним кому-нибудь из ваших? – спрашивает та же медсестра, которая принимала нас несколько бесконечных, чудовищных дней назад.

Я собралась было сказать «нет» – что нет никого, только мы с Мерлином. Но задумалась. Потому что это неправда. Есть еще мама, Фиби, Арчи... Да, блин, я так счастлива, что готова позвонить той тетке в бордель.

Мама возвращается из кафетерия с двумя чашками горячего чаю. Сначала она смеется недоверчиво, а потом – вовсю, облегченно и влюбленно. Чай проливается на пол, она ерошит Мерлину волосы.

– Слава богу, ты в порядке. Я тут собираюсь в Аргентину, учиться танго, – добавляет она между восторженными всхлипами. – А потом – в Колумбию, восстанавливать популяцию бабочек.

– Еще бы, мама, – смеюсь я.

– Я тут подумала. Может, ты, Мерлин, хочешь со мной? Когда выздоровеешь?

Южная Америка? Столица мировых наркокартелей? Первая моя реакция – прижать его к себе, защитить. Но пуповина растягивается так, что аж звенит.