Даниель Жиллес - Под сенью благодати

— Помните, — сказал он, — мой дневник, отрывки из которого настоятель прочел вам однажды в моем присутствии? Там часто упоминалась одна женщина… Так вот! Эта женщина существует, и я…

— И ты любишь ее, — докончил за него отец Грасьен, — любишь до потери сознания. Я об этом давно догадывался, мой мальчик, но мне не хотелось первому начинать разговор. Мы, бедные священники, так плохо разбираемся в подобных делах! Ты ее любишь, и ты страдаешь. Так?

— Да нет же, неисправимый вы пастырь! — рассмеялся Бруно. — Я вовсе не страдаю. Почему я должен страдать? Я люблю ее, она любит меня, значит… Наоборот, я никогда не чувствовал себя более счастливым, более полным сил, никогда так не радовался жизни, как теперь, когда я люблю. Все меня интересует, каждый час моей жизни чем-то заполнен. — Волнуясь, он говорил все громче и громче. — Скажем, ночь никогда не казалась мне более теплой, ароматной, безмятежной, никогда на небе не было столько звезд, как сегодня, и все оттого, что я люблю и говорю о любимой.

Он остановился и обернулся к монаху, словно приглашая его быть свидетелем того, как прекрасна сосновая роща, в которую они углубились, как величественна тишина, разлитая вокруг, как чудесен смолистый аромат ночи, это множество неподвижных стволов, это поднимающееся с земли тепло. И, когда монах направился обратно к коллежу, огоньки которого светились между деревьев, Бруно с сожалением последовал за ним. Темнота и молчание Грасьена действовали на него ободряюще, и, осмелев, он поспешил рассказать ему, не называя имени, что Сильвия замужем, что он никогда не откажется от нее и что в один прекрасный день — он в этом уверен — они обретут свободу и смогут уехать далеко отсюда.

— Конечно, скажете вы, — заметил он, — что это грешная любовь, что я не имею права любить жену другого.

— Нет, — спокойно возразил отец Грасьен, — этого и тебе не скажу. Прежде всего потому, что любовь, как таковая, не заслуживает осуждения; к тому же, мой мальчик, и хорошо знаю, что ты меня все равно не послушаешь, таи как считаешь, что эта любовь пробудила в тебе все самое лучшее. И потом, раз ты не поддался страсти…

— Если этого не случилось, — сказал Бруно, — то лишь благодаря ей. Я разозлился на нее за это и — признаюсь — продолжаю иногда злиться. Потому что я не вижу ничего греховного в нашей любви, ничего, даже в поцелуях, которые так пугают вас, священников.

Они вышли из лесу и приближались к коллежу. Бруно поднял голову; ему хотелось не торопясь полюбоваться небом, которое казалось таким светлым после царивших в лесу сумерек, но отец Грасьен, увидев, что в спальнях уже зажглись огни; ускорил шаг. Монах еще не решил, стоит ли отвечать на иронию своего спутника. «Я объясню ему в другой раз, — подумал он, — какой опасности он подвергается, поддаваясь этой любви без будущего; но не сейчас — чтобы не отпугнуть его». Входная дверь была уже заперта, И монаху пришлось повозиться в темноте, прежде чем удались вставить ключ в замочную скважину.

— Я тебя провожу наверх, — сказал он, пропуская своего спутника вперед, — иначе ты можешь получить нагоняй от настоятеля.

Бруно и его друзья — семейство Тианжей — уже давно условились поехать в вознесение после обеда на ярмарку в Кассель. Накануне праздника юноша плохо спал. В дортуаре было душно, и Бруно открыл окошечко своей каморки, но разразилась гроза, и ему пришлось несколько раз вставать — то закрывать окно, то, когда жара становилась невыносимой, снова открывать. Он боялся, что намеченная поездка не состоится, и приходил в отчаяние, слыша, как проливной дождь стучит по цинковому желобу водостока. Он невольно прислушивался к раскатам грома и вздрагивал, когда сверкала молния; сердце его учащенно билось, — откуда-то из глубины души поднималась невыносимая тоска, справиться с которой он был не в состоянии.

Он впервые отчетливо понял всю безнадежность своей любви к Сильвии, понял, что она не для него. В памяти всплыли слова Грюнделя, отца Грасьена, — они казались неопровержимыми. «Чего ты хочешь? Не думаешь же ты, что она согласится когда-нибудь уехать с тобой? А если так, то не лучше ли положить этому конец сейчас?» Напрасно он пытался воскресить в себе радость, переполнявшую его в последние дни, — она исчезла, неотвратимое будущее, будущее без надежд, разверзалось перед ним, словно бездна. Он старался вызвать в памяти образ Сильвии, наделяя ее самыми нежными именами, а перед ним вставала лишь жена Юбера. Осужденная навечно прозябать в Булоннэ, она казалась ему такой далекой, такой покорной, что отчаяние охватывало его с новой силой. Когда дождь наконец перестал стучать по кровле, он заснул, забыв о своем горе. Ему снилось, будто он опять с Сильвией. Когда он проснулся, небо уже очистилось; над еще мокрой площадкой для игр стоял розоватый туман; быстрокрылые ласточки бороздили небо.