Долго меня ничто не брало. Я воздавал жизни лишь удовольствие ее прожигать. Пресловутое происшествие, так сказать, приостановило мое свободное падение. Жаль, что столь прекрасный результат породил только ложь, которую я собрался разоблачить. Выиграю ли я от этого что-нибудь, какую-нибудь уверенность, которая поможет мне переступить порог в мой смертный час? Маловероятно. Уже три дня, может быть, четыре, все эти мысли крутятся у меня в голове, а это один из симптомов приступа. И среди всех этих раздумий встает более четкий вопрос: неужели в этот раз я у цели? Неужели я, наконец, чего-то достигну и найду себя?
Уже не в первый раз я оказываюсь в незнакомой комнате, весь в поту, сотрясаемый дрожью. У меня такое впечатление, что я медленно вращаюсь, лечу в космосе, и я сам по себе — туманность, мир, который еще не начал существовать.
Где бы это ни происходило — в последний раз это случилось в Спарте, — всегда находилась рука, чтобы отереть мне лоб, подоткнуть одеяло, лицо, черты которого я различал словно в отражении на поверхности воды. И я мог бы сказать, что обстановка всегда была одинаковой, это происходило в одной и той же комнате. Вдруг — все кончено, ничего не было. Действительно, ничего не было. Пустота, пробел в памяти. То ли приступы у меня участились? Почему жизнь, наделившая меня силой и радостью ее тратить, добавила и эту слабость? Возможно мне, как Ники, уже не хватает кровяных шариков? Возможно мне, как и ей, придется окончательно вернуться туда?.. Причины?.. Врачи бы мне о них порассказали. Я не захотел видеть того, которого Сандра вызвала в первый же вечер. Он все-таки вернулся. «Вам повезло, саго, что это случилось с вами не где-нибудь, а здесь, у друзей». Повезло! Но нет, милый мальчик не шутил, он изрек это на полном серьезе. Как это понимать, когда лепила говорит, что «тебе повезло»?.. Я сам знаю, что это было лишь предупреждение. В Венеции больше не умирают. Ах, я решительно сбиваюсь на пошлости.
Я в Венеции? Венеция существует? Такие вопросы раньше никогда бы не пришли мне в голову. У меня такое впечатление, что я отсюда уже уехал. Три дня: тревога оказалась короче, чем в Спарте. Может быть, меня лучше лечили, или я просто чувствовал, что у меня осталось мало времени?
Этим утром, отправляясь в Фонд, — она не возвращалась туда с тех пор, как я объявился, — Сандра спросила, не хочу ли я пойти с ней. Я предпочел остаться, и правильно сделал. Пока женщина, приходившая каждое утро, суетилась в доме, я бродил вокруг бассейна, в замкнутом пространстве, огороженном стенами и накрытом четырехугольником хмурого неба. Дождь перестал; было даже довольно тепло. Каждый раз, когда какое-нибудь судно проходило поблизости, приставало к берегу или удалялось к островам, ясно слышался шум моторов и турбин, шлепанье винта.
К середине дня в дверь несколько раз коротко и раздельно постучали — условный стук человека, привыкшего использовать дверной молоток таким образом. Через некоторое время позывные повторились; я открыл дверь и увидел старого седого господина, который тотчас представился. Я уже слышал его имя. Он преподает в университете Беркли, Калифорния. Воспользовался годичным отпуском, чтобы поработать в Фонде. Он изъяснялся по-английски с легким немецким акцентом. Старичок был в курсе моего «недомогания», пришел справиться о моем здоровье — такой он мне выдал предлог для своего посещения — и был рад отметить, что я выздоровел и нахожусь в прекрасной форме. Я не различил ни тени задней мысли в его словах. Мы присели на чугунные стулья и продолжали болтать. Он спросил, был ли я знаком с Атарассо, и как будто удивился отрицательному ответу. «Может быть, вы в первый раз в Европе?» Я дал уклончивый ответ, он не стал настаивать и, наверное, подумал, что я приехал прямо с Дикого Запада.
Наша беседа интересовала меня в другом плане. Сандра объяснила свое отсутствие в течение трех дней подряд тем, что к ней приехал друг, у которого внезапный приступ малярии, во всяком случае, сильный жар, но не дала больше никаких пояснений по моему поводу. Мой почтенный собеседник как будто не пытался их получить, а напротив, горел желанием рассказать мне о себе и своей работе. Все востоковеды образуют секту; мне было ясно, что он связывал Сандру с этой системой, объединявшей ученых по всему свету; в его глазах она была служительницей некоего культа, и он даже не предполагал, что у нее могут быть еще какие-нибудь занятия, личная жизнь. В конце концов, подумал я, вполне возможно, что так оно и есть, хотя мне было трудно в это поверить. Сам он долго рассказывал мне о своей работе на Султануиздаге и о своей статье о надписях Набонида, [94] Набонид, последний вавилонский царь, был пленен персидским царем Киром II.
опубликованной в «Анатолиан Стадиз». Потом вернулся к теме Фонда. Я многое узнал о его функциях и ресурсах. На устройство музея и фототеки ушло больше денег, чем предполагалось. Атарассо, начал он мне объяснять, разумеется, не был так богат, как какой-нибудь лиман или Эванс; страсть к приобретению разных предметов чуть не разорила его. По счастью, дочь его оказалась такой бескорыстной.
Читать дальше