Камилл Бурникель: Селинунт, или Покои императора

Каким он ей теперь показался? Осунувшимся от усталости после своего стремительного путешествия, или напротив, с более четкими чертами лица, словно заново вылепленными благодаря желанию больше узнать о самом себе, понять, что он делает в этом мире и почему он здесь одновременно так бесполезен и так необходим?

Но, наверное, он один задавался такими вопросами, пока они всё шли по этим улочкам, одним махом перелетали через горбатые мостики, брели вдоль каналов, в которых тяжелые баржи, нагруженные строительным мусором, ящиками и коробками, мешали отражаться обветшалым фасадам.

Что творилось сейчас у нее в голове? Он никогда раньше об этом не задумывался, когда прижимал ее к себе, не замечая, что его победа затягивает его в приключение, из которого ему никогда не выбраться, которого никогда не забыть. Задумывался ли он об этом, когда старые стены окружали их своей тишиной, а он, вдруг перестав ощущать себя господином, хозяином этого наслаждения, и готовясь сменить его на сон, а затем на слова (на уготованный ему рой слов, позволявший ждать Сандру до самого вечера), он чувствовал, как в нем нарастает тоска, как пробуждается уснувшее было в покое мускулов старое вековое страдание? Какие знамения были в запасе у странного счастья, которое устанавливало между ними и реальностью такое расстояние, оставляло без разрешения тягучую тревогу? Испытывала ли Сандра, спавшая рядом с ним, ту же тоску? Скоро ему придется ее разбудить. Нарождающееся утро разрывало мрак на лоскуты с белесыми потеками рассвета. Осень медленно просачивалась прямо к ним. Серая песнь, долгий дрожащий зов — возможно, какого-нибудь фабричного гудка — задувал последние свечки на древе ночи. Каким хрупким, непрочным, незнакомым казалось ему все вокруг! А у него на плече — сонная жалоба ребенка, измученного долгой ходьбой…

Теперь, казалось Жеро, он знает, что скрывается под этим лбом, в глубине этих глаз, умевших выразить все, кроме простодушия и удивления (сейчас Сандра выглядела удивленной не больше, чем если бы ходила встречать его на вокзал): спланированное упорство, направленное на достижение единственной цели, а еще надлом системы, какая-то аллергия на реальность, скрывавшая от нее последствия ее действий.

Огромная стена, которая могла быть стеной бывшего арсенала, а за ней — крошечный садик, скорее, мощеный плитами дворик с прямоугольным водоемом в центре. Спустилась ночь. Жеро увидел дом, оштукатуренный в охряной цвет и построенный словно внутри цистерны, таким он казался маленьким, стиснутым своими стенами. Жеро постоял немного возле бассейна, пока не зажглись окна — всего четыре, по два на этаж.

Странно, что Сандра не подыскала себе что-нибудь побольше, лучше подходящее для жизни, которую, надо полагать, она вела, — светской и наверняка бурной. Бедный, а главное, заброшенный квартал — пока они шли, он поглядывал по сторонам и думал, куда же они в конце концов придут, — во всяком случае, окраина. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь бывал здесь. Глухие стены, склады, часто полуразрушенные. Что за фантазия со стороны девушки, которая может позволить себе снять на год номер в центральном отеле, проводит весь день в образцовом музее, посреди всех этих богатств. Он слышал, как она ходит по дому, и время от времени видел ее в каком-нибудь окне. Она не пригласила его войти. Возможно, он предпочитает мокнуть и дальше, чтобы ничем не стеснять своих мыслей. Но он сейчас ни о чем не думал, даже о том, что должен был быть сейчас в Местре и даже уже ехать в Милан. Непредсказуемость в конце концов стало для него привычкой. Он тоже не удивлялся тому, что находится здесь. Слушал шум баржи, заквохтавшей вдруг так близко, будто рядом набережная, но вода, стекавшая по его лицу, перебивала запах лагуны.

Наконец он вошел. Белые стены. Яркий свет. Хворост горит в камине. Современно, голо — это первое, что пришло ему на ум. Сандра сидит по-турецки на ворсистом ковре — в этой комнате хорошо заниматься йогой, подумал он, но без иронии, — на ногах колготки, сверху — огромный свитер в рубчик, наверное, из зимне-спортивного гардероба (время от времени она наверняка выбирается в Альпы). Она протянула руки к огню — такой жест он видит впервые. Если не считать нескольких подушек, низкого столика, проигрывателя и пластинок, разбросанных по ковру, в комнате ничего нет. Только пергаментный абажур и тень Сандры, пляшущая за ее спиной.

Жеро не решался ступить на этот ковер своими резиновыми сапогами, но не решался и разуться, слишком явно подчиниться обычаям, принятым в этом доме. «Вы можете раздеться… Рядом есть комната… Я сплю наверху, мы не будем друг другу мешать…» И в ее голосе нет никакой иронии. Она сказала ему все это, словно человеку, который приехал в пик сезона, когда все отели переполнены, и не нашел себе пристанища, а она согласилась пустить его в дом. Она не обернулась, продолжала играть со светом, но ее приглашение все же было вызовом. Она тотчас установила программу, протокол, условия, как тогда, когда привезла его в замок после аварии и, поместив с помощью Гриши на чердаке, предупредила, что он должен оставаться здесь весь день, а она придет поболтать с ним вечером. И теперь то же самое, подчеркнутое повторение того, что он уже знает: «Я провожу все время в Фонде». Это ее оружие, подумал Жеро, оружие, которым она отныне станет пользоваться. Ее гордость, ее слава, смысл, который она хочет придать своей жизни! Ей, наверное, пришлось немало потрудиться, бороться с невероятными трудностями разного порядка, и техническими, и административными, прежде чем она добилась полного успеха. Не нужно заострять на этом внимание. Жеро достаточно сведущ в этих вопросах и знает, что значит запустить подобную организацию, так что ей не стоит кичиться тем, что она сделала. Но ее молчание не менее красноречиво: слишком уверена в себе, ничто не может ее задеть или встревожить.