Камилл Бурникель: Селинунт, или Покои императора

Летом, если ехать туда на машине, увязнешь в песке. Дорога такая узкая, что развернуться нельзя, можно лишь сдать задним ходом. Но зимой, боже правый!.. Зимой, когда снег становится липким от чада, висящего над горизонтом со стороны города, в районе негритянских и польских кварталов, от всей этой гари, которую сносит к озеру через автомагистраль, ведущую прямиком во Фредонию, и которую день и ночь выбрасывают вонючие заводы на юге Сенеки и Лакаванны, было просто безумием отправляться туда на каких бы то ни было колесах, чтобы увязнуть рядом с мусорной свалкой.

Поскольку это место было в стороне от дороги, оно могло привлекать людей, которые по той или иной причине искали тихий, но и не слишком удаленный уголок, где копы не станут светить вам в физиономию электрическим фонариком. No trespassing. [4] Въезд запрещён (англ.). Приколачивая эту табличку, старик О’Доннелл, скорее, проявил великодушие к парочкам, приезжавшим сюда обжиматься в машинах, предупреждая их об опасности в скором времени оказаться примороженными к земле и заваленными сугробами со всех сторон. У бедолаг не было бы никаких шансов отсюда выбраться, если, конечно, они не захватили с собой эскорт в виде крана с лебедкой, но подобные предосторожности редко принимают при прогулках такого рода. Пусть лучше едут к зоопарку или «Каунтри Клубу» — меньше риска.

Табличка была на месте, но на снегу, присыпанном угольной пылью, не виднелось следов от шин: значит, люди все-таки поняли, что место здесь нехорошее. Большинство вешек, некогда обозначавших границы присвоенной стариком территории, были повалены (его основным занятием в свободное от рыбной ловли время было их поднимать). Старик завладел этим куском земли по обычаю, столь же архаичному, как похищение невесты, но этот прямой потомок зверобоев руководствовался не столько желанием иметь собственный угол, чтобы следить из него за сменой времен года, сколько сидевшей у него в крови инстинктивной тягой и одиночеству и простору.

При всем при том место это было самое унылое, самое убогое: совершенно непонятно, почему старик предпочел его другим участкам вдоль узкого, вытянутого в струнку пляжа, где с тех пор понастроили многочисленные бунгало. Вероятно, из-за дикости, неприступности этого места, да еще из-за уверенности, что никто не станет оспаривать на него права. Но с годами его Аркадия превратилась в жуткий пустырь, заваленный всеми возможными отбросами, принесенными ветром, прибитыми течением, сгруженными мусоровозами. В десятке миль отсюда, на горизонте — грозные трубы, гигантские скаты и стеклянные коробки. А впереди, покуда хватит глаз, — серая безжизненная поверхность озера. Такая же тусклая, как цельная цементная плита без конца и края.

Я первым вылез из автомобиля и подошел к двум столбам, обозначавшим вход. Вход куда? В имение?.. В заповедник? Real estate! [5] Частные владения! (англ.). Жеро остался в машине. Я ждал, что он крикнет: «Ну хватит! Поехали отсюда!» Хорошо!.. Но куда? С чего это мне вздумалось привезти его сюда? Из всех глупостей, которые я успел совершить в своей жизни…

И тут на меня накатили воспоминания о той жуткой истории, которая потрясла меня тогда до глубины души. Несчастный паренек с веснушками и оттопыренными ушами, жертва комиксов, а главное того, что он так и не научился плавать. Никто не слыхал его криков. Возможно, он просто уснул на своем плоту? Это был для него лучший способ забыть о свертках, которыми он был должен набивать тележки и везти их за клиентками к автостоянке. No tips! [6] Чаевых не берем! (англ.). — само собой разумеется. Да, лучший способ вообразить себя на Миссисипи или Потомаке. По приезде — а я не появлялся тут недели три — я обнаружил основательно расположившуюся на берегу полицию и Джастина, завернутого в брезент, с подобием улыбки на полураскрытых губах, откуда того и гляди выскочит рыбка. От него можно было ожидать проказ такого рода. Лежа под навесом из строительных плит, он один в этот момент как будто находил, что конец у приключения вышел действительно забавный. Я не мог решить, как отнестись к этой сцене: на его лад — нелепый, ироничный — или на манер полицейских, которые, разумеется, смотрели на вещи совершенно иначе. Они впились в меня взглядами, словно в улику, которая не ускользнет у них из рук.

— Это ваш…?

Сарай, курятник… другие слова, должно быть, приходили им на ум.

Надо было это видеть, чтобы поверить, что такое бывает, что совсем рядом с городом можно найти такое жилище. А вот насчет того, мое ли оно… Права на него перешли ко мне от человека, который наделил себя ими сам.