Джон Макдональд - Обреченные

Линда и все ее штучки. Мама была права еще тогда, в самом начале.

– Джон, я знаю, как ты привязан к этой... девушке. Она хорошенькая, как картинка. Но, милый мой, ты ведь знаешь, она работала в Нью-Йорке манекенщицей, а эти девушки не всегда... отличаются добродетельностью. Дорогой, с мамой ты можешь говорить обо всем. Ты уже совокуплялся с этой девушкой?

Он вспомнил, как был тогда потрясен и рассержен.

– А теперь, Джон, послушай маму и не обижайся. У меня такое чувство, что она просто вскружила тебе голову. Ты для нее – по-настоящему выгодная партия. Она не будет спать с тобой, так как достаточно умна и понимает: если с тобой переспит, ты можешь и передумать на ней жениться.

– Мама, прошу тебя! В твоих устах это звучит так... неискренне и грязно!

– Ничего плохого я не имела в виду. Просто хочу до конца удостовериться в том, что эта моделька не слишком вскружила голову моему мальчику.

– Я собираюсь на ней жениться, и мне все равно, что ты скажешь или сделаешь.

Как выяснилось, мама была права. Права во всем. А Линда его одурачила, обвела вокруг пальца. Хихикала над ним у него за спиной. Очевидно, в первую брачную ночь ей пришлось задействовать все свои актерские способности. Уж конечно, ни одна девственница не стала бы вести себя в постели так, как она. Сразу можно было понять, что малышка Линда просто развлекается, – наверное, ко времени их свадьбы она уже давно была не девочка. А чего стоят ее странные речи насчет того, что, когда ты действительно влюблен, нет ничего грязного или постыдного? Просто оправдание для собственной развращенности. Она помешана на сексе! Мама это видела и пыталась предупредить его, но он тогда был слишком упрям и слеп, чтобы понимать, что мама, как всегда, права. Линда получила, что хотела, выйдя за него замуж, получила общественное положение, которого у нее не было. А если бы мама не умерла? Она так и вышла бы сухой из воды. Но теперь у него открылись глаза. Линда убила маму, как будто зарезала ножом. Она ненавидела маму. Это сразу было ясно по тому, как настойчиво она уговаривала его поехать навестить отца. Хотела познакомиться с ним, потому что, наверное, думала найти общий язык с бабой, которая его соблазнила. Да, они бы наверняка поладили с Линдой. Родственные души.

"Я не дам ей выйти сухой из воды, – подумал он. – После такого я не смогу с ней жить. Не смогу к ней притронуться.

Мама была чистая, добрая, порядочная. Именно поэтому Линда ее и не выносила. Она пыталась скрыть свои чувства, но я-то все понимал. Она пыталась уверить меня в том, что мама неправильно меня воспитывала.

Мне казалось, что у нее ангельское личико. Наверное, все ее безумства когда-нибудь изгладятся из моей памяти, но этого дня я не забуду никогда. Мама была храброй. Она смирилась с моей женитьбой и старалась порадовать меня. Рассказывала подробно о домике, который нам присмотрела, всего в двух кварталах от нашего дома. А Линда так странно слушала и была так холодна! Такие, как она, не способны испытывать благодарность.

Я бы с радостью бросил ее прямо здесь. Ведь ей так нравится Мексика! Дотти Кейл приехала сюда разводиться. Больше я не женюсь. Буду жить в нашем большом доме, как раньше. В память о маме. Там – все наши книги, пластинки, наш сад. Может быть, приглашу кого-нибудь пожить вместе, чтобы не так дорого было оплачивать расходы. Может, Томми Гилл съедет с квартиры и переселится ко мне? Мы с ним всегда хорошо ладили. И он очень чистоплотный.

Да, хорошо будет избавиться от нее. Она странная. Издали, при свете дня, кажется, будто сошла с какой-нибудь старинной гравюры. Такие легкие, точеные черты... Но по ночам... о, по ночам она – настоящая ведьма. Талия – такая тонкая, что днем кажется, будто я могу обхватить ее двумя ладонями, – излучает жар. Ягодицы и грудь увеличиваются, набухают, становятся особенно упругими, шелковистыми, и она набрасывается на меня, словно тигрица, и больше в ней нет ни чистоты, ни изящества. Мозг мой пресыщен; однако, испытывая отвращение к ее податливости, плотью, животной плотью я подчиняюсь ей, словно слепой крот, пока грязь не взрывается внутри ее и не остается ничего, кроме липкого отвращения, невыносимого желания сбежать, но именно тут ей хочется, чтобы я продолжал; она хочет слушать ласковые слова, которые я говорю машинально, с желчным привкусом во рту.

Та статуя в саду, при свете луны, была холодна и чиста; как приятно тяжела была ее грудь; как здорово было прижиматься к ней щекой! А лоно ее было как слоновая кость".