Джон Макдональд - Обреченные

Интересно, что бы было, если бы нас тогда не поймали? Ведь я и пальцем к Дорин не притронулся. Считал ее ангелом с крылышками. Теперь-то я поумнел. Жизнь научила. Постранствовал вволю. Пришлось посидеть в кутузке несколько дней, а потом убраться из штата. Интересно, где Дорин сейчас? Наверняка у нее семья, дети. Какие у нее были большие глаза! Карие. Хорошенькая мышка. Даже пальцем ее не тронул. Пальцем..."

Кто-то потряс его за плечо. Беннике вздрогнул и проснулся. Черное небо над головой было усыпано звездами.

– Солнышко, у тебя нервы ни к черту, – пропела Бетти Муни.

– Должно быть, я заснул.

– Дарби еще спит. Ничего удивительного. Старичку придется месяц отсыпаться, чтобы наверстать упущенное.

Он посмотрел на реку. Что там на том берегу? Свет фар куда-то сместился. Грузовик стоял на колесах. Рабочие вытягивали его за веревку; до его ушей донеслось их монотонное пение. Медленно, сантиметр за сантиметром, грузовик, пятясь, выползал из реки.

– Продвинулись, да?

– Совсем скоро паром будет здесь. Тебе надо что-то решать с твоей машиной.

Кажется, он еще не до конца проснулся. Голова ватная, тяжелая. Беннике встал и с хрустом потянулся, размял плечи.

– Кто поет? – без интереса спросил он.

– Близняшки-блондинки. Сидят в своей машине и распевают. Смотри, что они мне дали!

Рука его сомкнулась вокруг горлышка бутылки.

– Текила, солнышко. Тебе, наверное, не помешает глоточек.

Он отвинтил крышку и поднес бутылку к губам. Холодная жидкость едко плеснула по зубам, обожгла нёбо. Захлебываясь, он сделал три больших глотка, опустил бутылку и передернул плечами. Огненная жидкость текла по пищеводу, приятно согревая.

Беннике прислушался к пению. С чего им пришло в голову петь псалмы? Голоса звучали сладко и ясно. Просто мурашки по коже... Пение уносит тебя в далекое-далекое прошлое. Было время, ты сидел в церкви, умытый, причесанный; медленно таяла на языке облатка. Сквозь окна проникали солнечные лучи; гремел орган – а когда органист доходил до одной определенной клавиши в нижнем регистре, у тебя внутри все сжималось.

Мысли о церкви – не к добру.

Он снова поднял бутылку. На этот раз пошло легче.

– Эй, не будь свиньей!

Он вернул ей бутылку. Да, картина. Текила на пустой желудок. Дел сделал наклон, потом снова потянулся, зевнул, почесал живот костяшками пальцев.

Бетти тесно прижалась к нему, взъерошила волосы на затылке. Он обхватил ее за талию, впился тяжелым поцелуем в губы, словно хотел высосать их, опустошить, а другой рукой жадно ласкал бедра девушки, притискивая их к себе.

– Вон там подходящее место, – сказала она надтреснутым голосом.

Спотыкаясь, они побрели в темноту. За деревьями, росшими вдоль дороги, виднелось поле. Идти было трудно, так как он прижимал ее к себе. Вскоре Бетти обернулась к нему. Ноги у нее обмякли, она потянула его вниз. Трава сухо зашуршала под ними, затрещала материя ее платья. Бедра молочно белели в свете звезд, рот – черная дыра, в глазах отражается дикое мерцание звезд; она впилась ногтями ему в бока; потом возня, сознание того, что сейчас это произойдет... Вдруг Беннике скосил взгляд и увидел в свете звезд матадора с нацеленным на него ружьем для подводной охоты, различил металлический блеск гарпуна. Дико закричав, он отдернулся от нее, замахал руками, снова закричал... И тут матадор исчез со звездного неба. Беннике опустил голову. Нет никакого гарпуна, только молочно белеют в темноте ее голые ноги...

– Что, черт побери, с тобой такое? – От возмущения у Бетти даже сел голос.

Не удостоив ее ответом. Дел потянулся к текиле, аккуратно поставленной на безопасном расстоянии. Схватил бутылку, поднял, допил остатки.

– Ну и что прикажешь теперь делать? – желчно поинтересовалась она.

– Заткнуться!

Она села и привела в порядок одежду. Допив текилу, он швырнул пустую бутылку в темноту. Она с глухим стуком ударилась о землю, покатилась, но не разбилась. Да, приятель, если тебе являются жмурики, значит, у тебя крыша едет. Без вопросов.

Бетти придвинулась к нему и попыталась с какой-то мрачной злобой возбудить его. Он грубо оттолкнул ее. Она помрачнела.

– Сделка отменяется, солнышко.

– Отцепись от меня!

– Извини, что я живу на свете, – сказала Муни. Встала на ноги и пошла прочь. Покинула его.

Блондинки все еще пели псалмы. Сладко пели, на два голоса. В сухой траве что-то зашуршало; Дел поспешно вскочил. Наверное, здесь водятся скорпионы. Желание ушло, словно его никогда и не было; ему показалось, что он больше никогда в жизни не захочет женщину. При мысли о Бетти и о женщинах вообще его замутило.