Игорь Афанасьев - PHANTOM@LOVE.COM (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Филька выскочил в коридор и забарабанил в соседские двери, но в квартире, как назло, было абсолютно пусто, если не считать вздохов глухой старушки в комнате Анны Абрамовны. Не понимая до конца, что он делает, Филька схватил в кухне со стола бутылку молока и попытался влить его маме в рот, но она плотно сжала зубы и шептала какие-то непонятные слова.

Шаги в коридоре прозвучали громом в его голове, а заглянувшая в раскрытую дверь Анна Абрамовна, выронила из рук авоську с картошкой и бросилась к маме. Она раскрыла веки, заглянула в глаза, попыталась нащупать пульс, и тут мама отчётливо произнесла слово:

— Дихлоритан.

— Ложку, нож, дай что-нибудь! — коротко скомандовала Анна Абрамовна, и Филька схватил с буфета красивый столовый нож с наборной ручкой.

Аккуратно разжав мамины зубы ножом, Анна Абрамовна помогла Фильке влить молоко — мама закашлялась и замотала головой. В этот момент из-под подушки выпало письмо, Филя сунул письмо в карман и замер, прижавшись спиной к стене.

Анна Абрамовна уже вызывала по телефону карету «Скорой помощи». Кому и как она звонила ещё, Филька не соображал, но вскоре появились и люди в белых халатах, и папа, и ёще кто — то.

Маму увезли в больницу, папа уехал в той же машине.

Филька остался в комнате один. Было понятно, что произошло нечто ужасное, и письмо, лежавшее в кармане, могло объяснить хоть что-то.

Он распечатал конверт — письмо было адресовано отцу.

«У меня в руках дихлоритан. Единственное, что мне остаётся — выпить эту гадость и радоваться, что не придётся взглянуть тебе в глаза. Придумай сам что-нибудь для Фильки и постарайся не говорить ему правду. Я наделала много глупостей, но не в силах остановиться — я не принадлежу себе самой. Вера много знает, ещё больше знает Роза Марковна. Прощай.»

Филька ничего не понял, но когда папа вернулся из больницы, протянул ему конверт и впялился в него глазами.

Ему, почему-то, вспомнилось лето, Одесса, москвичка, но папа в полной растерянности бросил письмо на стол и стал рассказывать подробности сбежавшимся соседям.

Мама была жива. Никакого дихлоритана она не пила — наглоталась снотворного, под названием «люминал», но в таком количестве, что угрозы жизни не было и в помине. На вопрос папы, что же такого знает Роза Марковна, та стала хвататься за сердце и убежала к себе в комнату.

А на следующее утро, в субботу, пошли звонки и визиты.

Приходили общие друзья и знакомые, соседи, дальние родственники и даже продавщица из гастронома на Владимирской. Почему-то, они все интересовались в первую очередь здоровьем Фильки, сочувственно гладили его по голове и интересовались, как прошла операция.

О какой операции идёт речь Филя в начале никак не мог догадаться, но смутно вспомнил, что ранней весной мама усиленно таскала его по врачам. Его заставляли на голодный желудок пить противную тёплую воду и есть белые хлебные корочки, затем ему пихали сквозь горло толстенную резиновую кишку, либо тоненькую, но с железной головкой. Врач укладывал его на бок, и несколько часов из Фильки сочилась по трубке всякая гадость — либо прозрачная кислота, либо желчь. Всё это собиралось в пробирки и отправлялось в лабораторию.

На какое-то время его даже поместили в детский стационар и апрельская капель разбудила его не дома, а в маленьком здании районной больницы. Там было совсем не скучно — было много девчонок и мальчишек его возраста, и главный врач не уставал повторять, что их место не в лечебном заведении, а в исправительной колонии.

Но ни о какой операции речи не было.

Папа недоумевал вместе с Филькой и записывал в блокнот какие-то цифры, которые называли ему разные люди. Вечером пришла Роза Марковна. Она сказала, что даже не хочет слышать о тех деньгах, которые мама у неё заняла — она знала, что никогда не получит их обратно.

Из обрывков фраз, из разговора с примчавшейся Веркой, из реплик соседей по двору перед Филькой встала чёткая картина произошедшего.

Мама занимала у людей деньги под лечение его несуществующей болезни. Нужно было делать уникальную операцию. В том, что он не жилец, оказывается, были уверены многие, и вид нормального, здорового мальчишки вызывал удивление у тех, кто заходил к ним в дом в эти дни.

Это была большая ложь. О причинах этой лжи Филька думал тогда, и чуть позже, и через много лет спустя, но так и не сумел постичь разительное несоответствие привычного образа мамы с тем, что она делала в реальности.