Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

Время от времени Евгений прерывал чтение, гостеприимно замечая: "Да вы пейте, пейте! Кушайте, гости дорогие!" — после чего продолжал читать. Я, конечно, ощутил могучую энергетику его поэмы, но, к стыду своему, смысла ее так и не уловил. Зато немцы, как то ни странно, по-видимому, все прекрасно поняли, так как по окончании чтения вновь устроили Евгению овацию. "Браво! Прима!" — вопили они с таким энтузиазмом, что прохожие на набережных кидались к ограждению берега и долго провожали удивленными взорами наш трамвайчик. Не знаю, как уж немцам удалось с ходу вникнуть в суть столь непростого произведения, да еще прочитанного на чужом для них языке. Недаром, выходит, немцы слывут на редкость смышлеными людьми. Не успел Евгений закончить чтение, как Григорьев, с явным нетерпением дожидавшийся этого момента, заявил: "Ну а сейчас я спою!" — и грянул "Дон-дигидон". За нею последовали "Шалула" (в дуэте со Степанцовым), "Шабдабудай" и "Шубдубидуб". Пел он, конечно, по-русски, однако язык песни (а также танца, поскольку во время пения Григорьев весело приплясывал), как известно, интернационален и не нуждается в переводе. Поэтому экскурсанты быстро поняли артиста и принялись подпевать ему, одновременно перенимая те танцевальные коленца, которые откалывал Григорьев. "И-эх! Жги!" — взвизгивали, хлопая в ладоши, мы со Степанцовым. Евгений на минуту отлучился в рубку, а вернувшись, шепнул нам: "Я договорился с капитаном — сейчас будет остановка, и мы сойдем. Здесь как раз недалеко до нашей гостиницы". — "Зачем сходить? — запротестовал Григорьев. — Я не хочу сходить! Здесь весело!" — "Там нам будет еще веселее, — успокоил его Евгений. Вы ведь сами просили девчонок? Так уже скоро пять часов, а нам еще до их приезда надо закупить продуктов, сервировать стол и вообще подготовиться…" — "Да чего там готовиться, это ж проститутки! — воскликнул Григорьев. — Как придут, мы сразу их в койку…" — "Как вам не стыдно, Константэн, — скорбно покачал головой Евгений.

Ну пусть вы на миг забыли о том, что вы куртуазный маньерист, но ведь вы же еще и разумный человек. Если бы вы пустились ухаживать за этими девушками обычным идиотским образом, разве меньше денег вы бы на них затратили? А сколько сил, а нервов? Девушки милосердно избавляют вас от всего этого, а вы еще имеете дерзость смотреть на них как на вещь". — "Верно, верно, — сокрушенно закивал Григорьев. — Я возгордился, высоко вознес свой рог. Готов всемерно участвовать в сервировке стола для наших дам и вообще быть крайне галантным". — "Ну то-то", — с удовлетворением сказал Евгений и погрозил Григорьеву пальцем. Тем временем трамвайчик начал тормозить у очередной пристани. Веселившиеся немцы не замечали этого — они с гиканьем топотали по палубе, порой, пугая всю округу, пускали тирольские трели и осушали стаканы уже без всякого порядка. Вместе с ними скакал Степанцов, обнимаясь и целуясь то с одной немкой, то с другой. "Пошли!" — скомандовал Евгений, и сначала я, а за мной Григорьев перепрыгнули на пристань. Могучей рукой Евгений выдернул Степанцова из толпы танцующих, и тот неожиданно для самого себя очутился на пристани, где по инерции продолжал приплясывать. В следующий миг Евгений приземлился рядом с ним и крикнул капитану: "Отваливай!" Коричневая вода забурлила под винтом, и суденышко потянулось дальше по своему маршруту. Разгулявшиеся экскурсанты в большинстве своем не заметили нашего исчезновения. Только безобразная немка испустила горестный вопль и кинулась к борту, когда мы уже поднимались на набережную по гранитной лестнице. "Du liebst mir?!" — в отчаянии закричала бедняжка нам вслед, и, клянусь, в тот миг она была прелестна. "Йяа, йяа!" — хором заголосили мы и махали руками до тех пор, пока шумный кораблик не скрылся за поворотом русла. После этого мы направились на центральный рынок, поскольку Евгений с гневом отверг малодушное предложение заказать еду в гостиничном ресторане. С рынка, нагруженные покупками, мы проследовали в гостиницу.

Войдя в вестибюль, мы увидели рядом с привычной девицей щуплого молодого человека, сидевшего с крайне огорченным видом. При нашем появлении девица что-то ему шепнула, он вскочил и бросился к нам с криком: "Это я — сантехник!" — "Рады за вас, милейший", — сухо ответил Евгений. "Я починил ваш бачок!" — воскликнул сантехник с ноткой отчаяния в голосе. "Давно пора", — отвечал Евгений, по-прежнему без всяких эмоций. "Ребята, ну что ж вы меня не подождали? — с горечью спросил сантехник, так и не дождавшись бурных изъявлений благодарности с нашей стороны. — Написали про меня какую-то байду, тут все ее читают… Что ж вы так?" — "Во-первых, это не байда, а стихи, милейший, — в ваши годы пора бы уже видеть разницу, — наставительно заметил Евгений. — А во-вторых, с чего вы взяли, будто почтенные люди будут терпеливо вдыхать вонь, пока вы где-то гуляете? Учтите, если это повторится, то над вами не только вся гостиница — весь город смеяться будет. Перед этими людьми, — тут Евгений картинным жестом показал на нас, — президенты трепещут, а вы вздумали с ними шутки шутить…" Отстранив с дороги удрученного сантехника, Евгений двинулся к лифту, и мы зашагали за ним, слыша за спиной обиженное бормотание: "Что ж вы так… Подождали бы… Зря вы так…" — "Ничего, ничего, — заметив на наших лицах жалость, сказал нам в лифте Евгений. — С народом надо построже, иначе он живо на шею сядет". — "Пожалуй, это верно", — глубокомысленно подтвердил Степанцов.