Саша Канес - Мои мужчины

- А зачем это вообще?

- Береженого бог бережет, — ответил Семен и неоригинально продолжил: — Сказала монашка, надевая на свечку презерватив.

- А что я маме скажу, как объясню наше бегство?

- Скажи, что сюда, в эту квартиру, завтра целый грузовик тампаксов привезут. Больше деть некуда. Объясни, что на складе дезинфекция от крыс и тараканов. Так что на недельку все это прямо в комнаты и в коридор разгрузят. А пока суд да дело, они у меня поживут. Ты кормить будешь приезжать. Заодно и сцеживаться придется, чтобы запас был и чтобы сломя голову к каждой кормежке не бежать…

Как оказалось, московская квартира Семена находилась в Крылатском, в доме двадцать шесть по Рублевскому шоссе. Те, кто живет в этом районе или часто проезжает мимо, знают этот типовой семнадцатиэтажный дом, окруженный совершенно нетиповым чугунным забором. Въехать или даже войти во двор можно было только через контрольно-пропускные пункты со шлагбаумами, установленными возле будок охраны. Дом принадлежал все тому же УПДК, в нем жили представители иностранных посольств и каких- то международных организаций. Там даже размещались несколько посольств каких-то нищих африканских государств. Каким образом тут поселился мой новый бизнес-партнер, было непонятно. Но спрашивать было как-то неудобно. К тому же моя голова была целиком занята завтрашней встречей, и мне было абсолютно ни до чего. Недавно отремонтированная двухкомнатная квартира была прибранной и очень чистой, но меня не покидало ощущение, что все здесь какое-то казенное и нежилое. Семен выделил нам с мамой и Дашей большую комнату, которая служила ему гостиной и кабинетом одновременно и где стояли раскладной диван и кресло-кровать. Утром он пошел в комендатуру и выписал нам временные пропуска.

Весь следующий день я была сама не своя: путала счета, невнятно и бестолково общалась с клиентами. Мы выехали на «стрелку» в шесть часов вечера. Машину вел Семен. И это было правильно — я на роль шофера в этот вечер не годилась: сердце мое колотилось от страха и от какой-то незнакомой доселе тоски. И снова перед моим мысленным взором возникла улыбка преданного мной любимого, а про себя я шептала слово «искупление». И еще, и еще: «Искупление, искупление, искупление…» Плакать не хотелось, но приводила в ужас мысль, что я, быть может, никогда больше не увижу ни маму, ни Дашу. Я с удивлением осознавала, что этот неожиданный ребенок с каждым днем занимал мое сердце все больше и больше. Еще в роддоме, когда мне дали приложить новорожденную дочку к груди и она в первый раз зачмокала моим соском, я поняла, что во мне родилось незнакомое мне доселе чувство животного обожания.

Теперь я сидела в машине рядом со спокойным до идиотизма Семеном и злилась. Да, злилась на него, что он не предложил мне спрятаться, бросить все, плюнуть на деньги, на контракты, на покупателей и на поставщиков. Этот толстячок хотел показаться смелым, захотел, видите ли, побыть «крышей», быть может, в последний день своей жизни. Я еще раз окинула компаньона с головы до ног. Трудно было вырядиться более дурацким образом — откуда он вообще взял этот старый «балахонистый» пиджак позорный даже для комиссионки советских времен? Семен и раньше-то невесть как одевался, а сейчас и вовсе напоминал потасканного местечкового неудачника. Я хотела было высказать свое раздражение вслух, но все же решила этого не делать. Какая разница, во что он одет и как выглядит! В конце концов, сегодня это единственный человек, пришедший мне на помощь! Мой единственный друг!

Асфальтовая парковка возле ресторана была вся заставлена массивными черными автомобилями, и нам пришлось припарковаться на щебенке возле хилого металлического забора, условно отделявшего ресторан «У Иссы» от шумного вонючего потока, нескончаемо струившегося по МКАД. Семен внимательно осмотрел джипы и «бумеры», после чего проверил время по своим наручным часам, и впервые за этот вечер лицо его приняло озабоченное выражение. Меня замутило от отвратительных предчувствий.

Мы вошли в ресторан и остановились возле пустынного гардероба. Внутри заведения было шумно и мерзко. Пахло горелыми шашлыками и водкой, гремел бездарный оркестр, исполнявший попеременно то минорную блатную пошлятину, то что-то надрывно кавказское. Толстые носатые дядечки обжимали в медленном, вне зависимости от исполняемой мелодии, танце белесых провинциальных девок.

Минут десять на нас никто не обращал внимания. Потом ко мне подошел огромный длинноволосый чеченец с мрачным непроницаемым выражением лица: