Саша Канес - Мои мужчины

Но меня это все тогда мало волновало. Мне оставалось дохаживать последние недели, и я скрепя сердце поехала к маме, чтобы наконец сообщить ей, что у нее будет внучка. Пол ребенка мне, разумеется, давно уже был известен.

Несмотря на выпиравший огромный живот, машину я водила по-прежнему сама. Всю дорогу до Серпухова я содрогалась при мысли о том, какой может оказаться реакция мамы на мое положение при полном отсутствии не только мужа, но и вообще какого бы то ни было спутника. Я боялась, что, учитывая ее теперешние наклонности, встреча эта может оказаться последней и меня ждет судьба круглой сироты при обоих живых родителях. От страха перед перспективой такого исхода меня буквально трясло всю дорогу. Ребенок, словно чувствуя мое настроение, так толкался и вертелся, что живот ходил ходуном, временами подскакивая чуть ли не до рулевого колеса.

С усилием переставляя отекшие за последние несколько дней ноги, я поплелась на пятый этаж по захарканной, закиданной раздавленными окурками лестнице. При этом мне все время казалось, что за мной беспрестанно следят из ржавых замочных скважин и заляпанных глазков злые, ненавидящие меня люди. И вот передо мной обитая коричневым дерматином мамина дверь. Пару минут я собиралась с духом и наконец нажала на кнопку звонка.

Слава богу, мама была дома одна. Мой живот она, разумеется, увидела сразу и замерла. Прошло несколько мгновений, наверное, самых длинных в моей жизни. Я понимала, что теперь или моя родная любимая мама вернется ко мне, или я потеряю ее навсегда. Мама шагнула мне навстречу, обняла меня и тихонько заплакала. Я даже сразу не поняла, что такое закапало на мою шею. Мама ни о чем не спрашивала меня, только бережно прижимала к себе. Это снова была моя родная и любимая мамочка!

Незапертая входная дверь резко распахнулась, и перед нами возникла одна из многочисленных маминых товарок, мелкая, жилистая старуха в темном платке на маленькой птичьей голове. Платок, словно знаменитый ленинский галстук, был разукрашен грязно-серыми горохами. Она, как мне кажется, жила в соседнем подъезде и, наверное, углядела меня еще с улицы.

- Догулялась, потаскуха?! — зашипела она с порога. — Стыдоба-то какая! Матери-то, матери какой позор!

Мама вздрогнула, отстранилась от меня и направилась к входной двери. Злобная бабка тем временем брала дыхание, чтобы выпалить новую гневную тираду в мой адрес. Входная дверь открывалась внутрь, и мама, ухватившись за край двери чуть выше ручки, изо всех сил захлопнула ее прямо в лицо наполовину вошедшей уже незваной гостье. Та, видимо, отшатнулась и, оступившись, опрокинулась на ступеньки. Трухлявая входная дверь не очень-то заглушала звуки, исходящие с лестничной клетки. Вначале до нас донесся шум от падения самой старухи и ее покупок. Затем мы услышали проклятия, в которых бесчисленно упоминался как Всевышний, так и враг рода человеческого.

Мама некоторое время постояла, сжимая ручку двери, словно опасаясь возвращения незваной гостьи.

- Ну что… готовься стать бабушкой… — только и смогла я произнести.

Мама опустилась на стул и попыталась улыбнуться. Судьба навернувшейся со ступенек соседки ее, слава богу, уже не интересовала.

Я много читала о родах и слышала разное. Мама купила мне несколько книжек и брошюр о том, как готовиться к этому важнейшему для каждой женщины событию, как рожать и как выкармливать ребенка. Я не успела ничего прочитать и ни к чему подготовиться — я вкалывала. Не уверенная в том, что смогу нормально зарабатывать после родов, пыталась скопить как можно больше денег. Мама пыталась как-то умерить мой пыл, но я не имела ни малейшего желания беречь себя и думать исключительно о будущем материнстве. Вместе с Семеном мы прокрутили еще несколько сделок с разными тестами и пищевыми добавками. Не останавливаясь ни на минуту, я что-то оформляла, регистрировала, оплачивала и обналичивала прибыль.

Мама переехала ко мне, не взяв с собой из Серпухова ничего, кроме одной-единственной сумкис халатом и нижним бельем. Все необхо димоея купила ей в Москве.

Родила я в машине «Скорой помощи». До последнего момента тужилась, сжимая в руках какую-то очередную банковскую платежку. Акушерка силой выдрала из моих рук эту бумажку, когда я в первый раз прижала дочь к своей непомерно раздувшейся груди.

В роддоме я пробыла всего-навсего три дня. Единственными моими посетителями были мама и Семен. В первый раз пришли они ко мне почти одновременно, и мама даже решила, что этот немолодой еврей и есть отец моего ребенка. Я не стала разубеждать ее, тем более истина была столь гадкой, что мне и самой не хотелось ее вспоминать.