Теа Обрехт - Жена тигра

Мог ли Лука оставить ее там, в Галине, со стариком, и уехать, как только оправился от первого потрясения, вызванного тем, что с ним случилось? Сумел бы он забрать хотя бы часть отцовского богатства, спрятанного в сундуке под полом, бежать в столицу и попытаться отыскать там кого-нибудь вместо Аманы? Да, почти наверняка. Сходив раза два-три вместе со своей глухонемой женой в деревню, где ему то и дело приходилось разгонять детей, которые тащились следом за ними, кривляясь и выкрикивая всякие непристойности, которым научились у собственных родителей, Лука понял, что сделал только хуже, привезя ее сюда. А люди уже начинали болтать.

«Вы только посмотрите на нее, — говорили они. — На его глухонемую жену! Где он только взял такую? Наверное, что-то от всех скрыть пытается!..»

Столь повышенное внимание односельчан вызывало у Луки панический страх, заставляло все чаще думать о том, что ему нужно непременно поскорее бежать отсюда. При этом положение его становилось все более затруднительным, и он ломал голову над тем, как бы расторгнуть ненавистный брак, расстаться с этой опостылевшей жизнью.

Однажды днем, вернувшись домой, он застал свою жену на чердаке с Корчулом. Отец, видимо под предлогом большой любви к невестке, вытащил свою коробку с военными реликвиями и демонстрировал их ей. Когда Лука поднялся наверх, глухонемая девушка сидела по-турецки, перебирая отцовские побрякушки, а старик, опустившись подле нее на колени, уже успел расстегнуть на ней платье и ласкал ее грудь.

— Она же совсем ребенок! — заорал Лука и отшвырнул Корчула к стене. — Ребенок, ребенок!

— Ах она ребенок?! — тоже заорал Корчул, мерзко ухмыляясь. — Хорошо! Смотри коли ты не начнешь с этим ребенком сыновей делать, так я начну!

Лука понял, что теперь ни в коем случае нельзя оставлять девушку наедине с отцом. Магометанка она или нет, ребенок или взрослая девица — Корчулу все равно. Он при первой же возможности ее изнасилует, если уже этого не сделал. Да, он возьмет ее силой, пока Луки не будет дома, и у нее, бедняжки, просто сил не хватит, чтобы остановить этого старого скота.

В общем, Лука так и остался дома. Чем больше времени проходило, тем дальше казалась заветная мечта, тем больше оскорблений бросал ему в лицо Корчул. Люди, заходившие в лавку, все чаще задавали вопросы о жене. Именно она начинала казаться ему причиной всех несчастий. Когда он думал, почему до сих пор торчит здесь, молчание жены просто приводило его в ужас. Ведь Лука был абсолютно уверен в том, что глухонемая способна прочесть любую мысль, возникшую у него в голове. Она умеет угадывать мысли точно так же, как дикий зверь. Его жена такая же безмолвная и завистливая, как сова. Лука считал себя вправе думать о ней, как ему вздумается, находя, что его подло обманули, искалечили ему жизнь, и все по милости этой глухонемой, которой, черт бы ее побрал, еще что-то от него нужно. Все-таки иной раз он очень хотел сказать ей, что сама-то она ни в чем не виновата. Ни в своем безмолвии, ни в этом браке, ни в посягательствах Корчула. Да и он тоже ни в чем не виноват. Но объяснить ей что-то было очень трудно, даже невозможно, и Лука все мучился, убеждал себя в собственной правоте.

В день, когда он все-таки сорвался, стояла невероятная жара. Была середина лета, и Лука с утра торчал в душной лавке, не имея ни малейшей возможности передохнуть. Когда он зашел в дом, его жена на кухне стирала белье, а отец храпел в одной из многочисленных спален, теперь опустевших. Лука надеялся немного отдохнуть в прохладе и переждать самые жаркие часы, а потом снова вернуться в лавку. В саду созревали сливы. Он по дороге сорвал три штуки и теперь, сидя за столом, аккуратно разрезал их, чтобы вынуть косточки. Затем он включил радио, и вдруг оттуда донесся знакомый гнусавый голос Монаха, который пел — на октаву выше, чем нужно, — нечто весьма напоминавшее его, Луки, мелодию. Да и слова тоже были его. Лука сперва решил, что это какая-то ужасная шутка, но потом все понял да так и обмер. На мгновение ему даже показалось, что прямо сейчас он грохнется замертво.

Это была «Чаровница», песня, которую он написал вместе с Аманой и о ней, неторопливая, печальная, переложенная специально для гуслей. По радио ее, правда, исполняли в чрезвычайно убыстренном темпе, превратив тем самым в какую-то неистовую оду разврата. Лука подумал даже, не снится ли ему все это. Вдруг он вчера вечером спьяну уснул, вот ему и привиделась всякая чушь? Через минуту сон прервется, и ничего этого уже не будет!.. Но нет, кошмар продолжался! Вовсе он не спал, действительно сидел в кухне на табуретке и слушал, как Монах поет украденную у него песню. Она все длилась, длилась, куплет за куплетом, потом закончилась, и по радио стали передавать нечто совсем другое. Значит, его песни продолжают теперь жить без автора? Выходит, они сами добрались до музыкальной школы?