Теа Обрехт - Жена тигра

Будучи по природе своей типичным матриархом, придерживаясь раз и навсегда установленных правил, Мама Вера не сомневалась в том, что и дед мой вскоре тоже примет на вооружение данный порядок вещей, как и в его способностях. Мало того, она была, пожалуй, даже чересчур в нем уверена, ибо в шесть лет вручила ему маленький, как раз по росту, пастушеский посох и отправила с горсткой старых овец на пастбище. Мама Вера надеялась, что старые, привычные к определенному ритму жизни животные не доставят ему особых хлопот. Собственно, так началось его обучение, и дед мой был счастлив и горд новой ответственностью, которая отныне была на него возложена. Но он оказался еще слишком мал и впоследствии с трудом вспоминал лишь отдельные фрагменты того, что с ним приключилось. Дед не забыл покой утренних полей, мягкие упругие бока овечек и неожиданное падение в какую-то глубокую дыру, где ему пришлось провести ночь в полном одиночестве, хотя сверху на него и глядели озадаченные морды овец. Лишь много часов спустя, уже на рассвете, над краем ямы появилось и задумчивое лицо Мамы Веры, его отыскавшей.

Это была одна из тех немногочисленных историй, которые дедушка рассказывал мне о своем детстве. Другую же, что характерно, можно счесть почти медицинским анекдотом. Дед с малых лет дружил с девочкой по имени Мирица, жившей по соседству на той же улице. Когда они немного подросли и перестали с увлечением выдирать друг у друга волосы и обзываться нехорошими словами, то перешли к более цивилизованным играм: стали изображать жену и мужа, у которых есть свой домик — они устроили его в шалаше. Однажды мой дед, играя роль прилежного отца семейства, отправился «в лес по дрова». Он шел по улице, разговаривая сам с собой и держа в руке игрушечного вола, а Мирица тем временем, убежденная в том, что прилежной жене полагается непременно приготовить мужу обед, сварила ему суп из колодезной воды и листьев олеандра. «Мужа» она кормила за столом, на роль которого удачно был выбран широкий пень. Проблема возникла не из-за самой игры, а из-за того, что мой дед, как и полагается супругу, с аппетитом съел поданный «женой» суп из листьев олеандра, и у него тут же начались дикие приступы рвоты.

Местный аптекарь прибыл час спустя. Он вызвал новый приступ рвоты и промыл деду желудок, что и сейчас-то является делом малоприятным, а уж тогда эта процедура была поистине варварской. Разные люди неоднократно описывали мне внешность этого аптекаря: огромные ручищи, большие пристальные глаза, а на лбу обруч с лампочкой. Я легко могу себе представить, что в детстве дед прямо-таки цепенел от восхищения и глубочайшего почтения при виде столь достойного представителя медицинской профессии.

Со временем аптекарь стал появляться у них в доме все чаще и чаще. Он приходил, чтобы дать мальчику рвотный корень, вправить сломанную кость или выдрать расшатавшийся зуб. Дед повредил его, тайком купив у проходившего мимо цыгана-коробейника, с которым ему вообще-то запрещалось общаться, какие-то сласти, оказавшиеся чересчур твердыми. Когда во время увлекательной игры в войну с турками мой дед, с избыточным энтузиазмом размахивающий игрушечным боевым топором — острой как бритва жестянкой, привязанной к палке, — угодил по лбу соседскому мальчишке Душану, аптекарь снова пришел и зашил глубокий, до кости, порез, проходивший у самых корней волос. Но разумеется, дед ни разу не рассказывал мне о той страшной зиме, когда на деревню напал какой-то тяжкий недуг и сам он тоже чуть не умер. Впоследствии оказалось, что, несмотря на все усилия аптекаря, дед был единственным ребенком до двенадцати лет, которому удалось выжить после той страшной болезни. Шестеро его сверстников остались лежать в засыпанных снегом могилах. Умерла и Мирица, некогда сварившая ему «суп» из листьев олеандра.

Я думаю, кое-что из самых первых воспоминаний детства так и осталось с ним навсегда. Всю жизнь мой дед помнил то ощущение невероятного восторга, которое охватило его, когда он, стоя в теплой аптеке, любовался сидевшим в клетке большим красным ибисом, спокойным и строгим. Да и вся аптека, видимо, в его представлении являла собой восхитительный пример порядка, строгости и некой симметрии, доставляющей удовольствие, — всего того, чего попросту невозможно добиться, даже если удалось вернуться домой с тем же количеством овец, с каким и ушел. Едва доставая носом до края аптекарского прилавка, дед стоял, не замечая, что один носок у него сполз, и не мог оторвать глаза от полок с бесчисленным количеством разнообразных пузатых бутылочек, кувшинчиков и баночек с целебными снадобьями. Ему казалось, что эти магические сосуды спокойно и сдержанно обещают: все будет хорошо. Маленькие золотые весы, порошки, травы и специи, приветственный запах аптеки — все это означало для него совершенно иной уровень реальности. Сам аптекарь, отмеряющий снадобья, зубодер, толкователь снов, хозяин восхитительного алого ибиса, был настоящим волшебником, таким, перед которым мой дед мог только преклоняться. Именно поэтому в определенном смысле данная история начинается с него, да и кончается именно им.