Питер Хёг - Фрекен Смилла и её чувство снега

Когда меня поднимают с пола, я оказываюсь прижатой к чьей-то груди. Я пытаюсь прощупать, где заканчиваются его ребра, но слишком дрожу. К тому же пробка до сих пор сидит на отвертке.

Он прислоняет меня к перилам и встает на колени передо мной, как мать, которая хочет поднять ребенка.

Я уверена в том, что умру. Но я отталкиваю от себя эту мысль. Я не хочу мириться с таким унижением. Меня оскорбляет то, как четко они все рассчитали. С какой же легкостью они все это проделали — и вот я барахтаюсь здесь, Смилла, бестолковая гренландка.

Когда он подставляет под меня плечо, я перекладываю отвертку в правую руку. Он выпрямляется, я медленно подношу ее ко рту, сжимаю зубами пробку и вытаскиваю отвертку. Он перехватывает меня, чтобы перебросить через перила. Пальцами левой руки я нащупываю его плечо. До горла мне не достать. Но я чувствую ключицу и между ней и трапециевидной мышцей мягкое, треугольное углубление, где под тонким слоем кожи и соединительной ткани находятся незащищенные нервы. Туда я и направляю отвертку. Она проходит сквозь материю. Потом останавливается — неожиданно эластичное сопротивление и плотность живых клеток. Соединив ладони, я рывком высвобождаю тело, так, что всем своим весом упираюсь в отвертку. Она входит в его тело по самую рукоятку.

Он не издает ни звука. Мы замираем и секунду покачиваемся вместе. Я жду, что он отпустит меня, я уже готова к удару о решетку в темной глубине подо мной. И тут он роняет меня на платформу.

Я ударяюсь головой о перила. Начинается головокружение, оно усиливается, потом проходит. Мешки и одеяла оказались достаточной защитой, чтобы я не потеряла сознания.

Потом мне в живот ударяет свайный молот. Это он бьет меня ногой.

Сначала подступает тошнота. Но боль все время возвращается, и я не успеваю вздохнуть после каждого следующего удара. Меня душат. Я жалею, что не смогла добраться до его горла.

Следующее ощущение — это крик. Мне кажется, что это он кричит. Меня хватают за плечи, и я думаю, что исчерпала весь запас своего везения и все свои ресурсы, и хочу теперь умереть в покое.

Но это кричит не он, это электронный вой, синусоида генератора. Меня тащат вверх по лестнице. Каждая ступенька отдается в моей пояснице.

Я чувствую, как повеяло холодом, и слышу звук льющегося дождя. Потом закрывается какой-то люк, и меня отпускают. Рядом со мной в приступе кашля захлебывается какое-то животное.

Я с трудом снимаю с головы мешок. Мне приходится перекатываться с боку на бок, чтобы освободиться от одеял.

Я вылезаю навстречу холодному проливному дождю, электронному крику, ослепительному электрическому свету и хриплому дыханию рядом со мной.

Это не животное. Это Яккельсен. Промокший до нитки и белый как мел. Мы находимся в помещении, которое я не сразу узнаю. Бешено вращающиеся спринклеры льют на нас сверху потоки воды. Дымовая сигнализация орет монотонно и раздражающе, становясь то громче, то тише.

— Что мне было еще делать? Я зажег сигарету и дыхнул на датчик. Тут все это дерьмо и сработало.

Я пытаюсь спросить его о чем-то, но не могу произнести ни звука. Он догадывается о чем.

— Морис, — говорит он. — Ему здорово досталось. Меня он даже и не заметил.

Где-то над нашими головами слышно, как кто-то бежит по ступенькам. Вниз по трапу.

Я не в состоянии двинуться. Яккельсен поднимается на ноги. Он протащил меня на этаж вверх по трапу. По-видимому, мы находимся на полуэтаже под носовой палубой. Напряжение совершенно лишило его сил.

— Я что-то не в форме, — говорит он.

И, ковыляя, скрывается в темноте.

Дверь распахивается. Входит Сонне. Я не сразу узнаю его. В руках у него большой огнетушитель, он в полном пожарном обмундировании с кислородным баллоном на спине. За его спиной стоят Мария и Фернанда.

Пока мы смотрим друг на друга, сирена умолкает, и давление воды в пожарной системе постепенно падает, и наконец она перестает течь. Сквозь звуки падающих со стен и потолка капель и журчания ручейков по полу в комнате становится слышен далекий звук волн, разбивающихся о форштевень «Кроноса».

Влюбленности придают слишком большое значение. На 45 процентов влюбленность состоит из страха, что вас отвергнут, на 45 процентов — из маниакальной надежды, что именно на сей раз эти опасения не оправдаются, и на жалкие 10 процентов — из хрупкого ощущения возможности любви.

Я больше не влюбляюсь. Подобно тому как не заболеваю весенней лихорадкой.