Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Но стоило закрыть такую книгу и развернуть газету, как сердце сжималось от сознания контраста между возможным и действительным. Никогда еще история человечества, думал Эрнест, не была запятнана такими чудовищными по своим масштабам и зверской злобе преступлениями. Вторжение в Норвегию пошатнуло его политические убеждения, обнажив последние глубины человеческой подлости. Цинические оправдания Берлина, казалось, исходили от каких-то низших существ, не достойных имени человека. Рейнбергер — немец, и эти, в мюнхенском погребке, тоже немцы, но соотечественники Рейнбергера слушают не его. Они заставили умолкнуть все эти тихие, слабые голоса. Даже здесь, в Килворте, с его старинными церквами, образ мыслей, которого держался Эрнест, не встретил бы ничего, кроме открытой вражды.

Таков был фон его умственной жизни в те мрачные дни, когда германская армия пролагала себе кровавый путь через поля Франции и слово «вторжение», словно цитата из учебника истории, стадо повторяться даже самыми трезвыми людьми. Эрнест не говорил о войне ни с кем, кроме Эви, но ее вера в бога была проста и наивна и не могла дать ему утешения.

Иногда по вечерам она торопила Эрнеста надеть шляпу и пальто, и они шли в «Золотой дождь» насладиться музыкой. Главный недостаток их квартиры заключался в том, что там не было рояля, да и поставить его было негде.

Мистер Бантинг всегда шумно приветствовал их, вскакивал с кресла, придерживая газету на животе, словно фартук, и изумленно восклицал: «Боже мой, Эрнест и Эви!» — как будто повстречал их на пляже в Брайтоне. Он вдруг становился необыкновенно деятелен, отодвигал стулья с дороги, словно без этого гости не могли пройти. Потом зажигал газовый камин в гостиной, объясняя, что, во-первых, «надо же иногда протапливать комнату», а во-вторых, что этот камин марки «Радиант» был из бракованных, достался ему почти даром и газ расходовал в самом ничтожном количестве. Мистер Бантинг повторял все эго при каждом удобном случае, трудно сказать для чего: для того ли, чтобы Эрнест не стеснялся, или чтобы оправдаться самому, ибо всем было известно, как он много лет подряд восставал против всяких лишних расходов, связанных с топкой каминов.

Эрнест садился за рояль, а мистер Бантинг уводил Эви в сад показывать ей новые насаждения или отведенные для них места, причем просил ее не покупать салата, — его будет сколько угодно, когда он взойдет. Оски, у которого салат уже взошел (слишком рано, по мнению мистера Бантинга, просто чудо, что его не хватило морозом), выбрав самые лучшие экземпляры, как полагалось, выдергивал их с корнем, готовясь передать пучок салата через забор. Он делал это из уважения к Эви, а также и для того, чтобы похвастать своим салатом перед мистером Бантингом и показать ему, как важно при посеве выбрать надлежащий сорт.

Мистер Бантинг ничего так не любил, как, забыв о войне, слушать беседу жены с невесткой о всяких перелицовках старья и кулинарных рецептах министерства продовольствия. Хорошо было сидеть вот так, покуривая, слушать эти разговоры и наслаждаться сознанием, что у тебя есть свой семейный очаг и жена, лучшая из всех жен на свете. Если есть в жизни что-нибудь лучше этого, то мистер Бантинг очень желал бы звать, что именно. Надо полагать, эти фашисты тоже не бездомные — спят же они где-нибудь, и очень жалко, что они не могут сидеть спокойно по домам, вместо того чтобы, напялив мундир, маршировать по улицам, точно какие-то великовозрастные бой-скауты, и притом самого гнусного сорта. Жаль, что мало таких людей, как он, особенно на континенте. Чем больше Бантингов, тем меньше Гитлеров, — так полагал мистер Бантинг.

Эти размышления были прерваны Эрнестом, который, встав из-за рояля, угостил отца сигаретой. Мистер Бантинг только в этих случаях и курил сигареты и делал это очень неловко, роняя пепел на колени и то и дело повторяя: — Очень хороши, Эрнест, — и мимоходом спрашивал, включен ли газ.

Отношения между отцом и сыном теперь несколько изменились, — мистер Бантинг, повидимому, считался с тем, что Эрнест продвинулся выше по общественной лестнице.

— Что значит «сесть на три точки», Эрнест? Как будто что-то такое насчет авиации?

Подумав, Эрнест сказал: — Кажется, это правильный способ посадки самолета. По-моему, так.

— Ну, значит, все в порядке. Крис пишет, что сел на три точки. А я, было, подумал, что это какой-нибудь новый трюк. Даже нарочно написал ему и справился.

Он положил недокуренную сигарету в пепельницу и смахнул с губ прилипшие крошки табаку. Было ясно, что его сильно тревожили эти три точки, а теперь он успокоился. Не к чему выкидывать различные фокусы. Дело и без того опасное.