Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

Так вот, поселенная крыса поддается догадке, а вот если она юркнула в жилье от топающей смерти, убежище твари непостижимо, черезъестественно, да и у тебя настрой не весенний: ковыряешься, а где-то под рукой частит сердечко, маслятся глаза, и после любого движения с истошным визгом может скакнуть серый мячик на шею.

Комната, все — другое, если знать: внутри крыса.

Мы осмотрелись. Запорошенные бумагой столы — три. Хилый сейф. Шкаф с выгоревшими занавесками. Три полки, утопленные в стене. Вешалка. Шестнадцать квадратных метров.

Начали с памятных мест, хоть и глупо. Старый осмотрел шторы, припомнив трехмесячную командировку в гостиницу наших рабочих во вьетнамской провинции Куандонг; я свернутой газетой прочесал за батареей, не забывая опыт детского сада на Университетском проспекте. Там я два часа рыл носом спальню с двумя нянечками, пока не спросил: а что у вас за тряпка воткнута в батарею?

Сложили бумаги на столах в стопы. Старый с подоконника оглядел карниз и подоткнул шторы, я выставил на середину стулья, под каждый заглянув. Извлек урны из-под столов, предварительно пнув. Мусор повытряс на пол, урны воткнул одна в одну и отнес на подоконник, заодно простучав его снизу и с торцов.

Старый заелозил бородой вдоль стен, я покачал сейф и нагнулся под него: пусто. Опустился на цыпочки у первого стола. Не хватало человека. Пока двое уткнуты в углы — крыса перешмыгнет в пройденное место. Но бесполезно звать Ларионова. Я верил в свою хитрость: крыса непременно прошурухтит в просыпанном мусоре.

Выдвигал ящик, поднимал бумаги, постукивал, и ящик на пол. Старый не надыбал в стенах дыр и принялся за полки. На верхней торчали бумаги, скрученные трубой, — вероятное место, я все время косил туда глаз. Старый швырял все подчистую на пол, но подальше от себя, делая перерывы: не выскочит?

Нижний ящик — и потянул ласково — отдернул руку! Обувь.

Дамские сапоги и туфли. Протирочное тряпье. Сразу: тут.

Сам не знаю. Так решилось. Сапоги мягко раздуты. И в туфель крыса поместится. Старому: кажись, есть! Он набегло разгреб в бумагах проход к двери и оповестил мента:

— Бросаем. Шваброй разгребете!

Я, отвернув морду и задрав плечи, чтоб шею утопить, вытянул ящик совсем — тяжелый. Да?

До предела вытянув руки, не качая — понес ношу к дверям — без замаха бросил в коридор — лишь бы не перевернулась! — и мент лупцанул шваброй: раз! другой! Разгорнул обувь, тряпки — мы стояли. Нет. Шалава. Ларионову:

— Рукой. Рукой сапоги поднимай, вытряси! Если там — уже хребет перешиблен!

Старый, добрый, тварь, сам полез и вытряхнул из сапог газетные комки — они так обувь на зиму сохраняют.

Я вернулся ворочать ящики. Потом смерклось. Старый зажег свет. На злобном свету я стал уставать, злиться, забываться — однообразно, надоедает, притупляется. Столы докурочил. Старый добил полки и шкаф — безбарышно. Комната не тяжкая: мало рухляди, нету антресолей, одежи, шапок…

Разогнулись, мяли поясницы, пожрать бы. Приподнял за край стол и грохнул о пол. И два остальных — так же. Нет.

— Она не здесь, — предположил Старый. С улицы кричали: долго еще? — заглядывали в окна, топтались.

Разумные дела истощились — мы закружили бездумно: подоконник, углы, штукатурка, вокруг розеток, выводы труб, еще шторы, под сейфом — пусто; столы, бумажные трубки, ящики, за шкафом, под шкафом, на шкафу, плинтусы, пол — где ж еще?

Старый поднял голову к люстре, я лег на пол и бессмысленно пялился под сейф. Дед мог ошибиться? Но была отворена эта дверь — ближняя.

— Старый, за трубой под потолком.

— Я там два раза смотрел!

Тупость заразна. Старый полез смотреть в третий раз — убрал с сейфа графин, поднос, салфетку, с подоконника переступил на сейф, просунул руку за трубу. Показал мне: ничего.

— Сейф закрыт?

— Ты ж запирал. — Старый опустился коленями на сейф и заглянул за него.

— Запирал.

— И я запирал.

— Все равно она здесь.

Старый устало согласился:

— Да. Вот она.

Я налег животом на сейф и заглянул в щель за ним, упершись маковкой в стену.

— Почти внизу, — подвякнул Старый.

— Да я вижу.

Карамазая, здоровая крыса раскорячилась меж сейфом и стеной, как застрявшая варежка. Падла уперлась загривком в стену, а задранным хвостом — в сейф. Поэтому-то снизу и не видно ни черта.

— Да, Старый, ты — ветеран. Неси швабру. И чтоб там свет загасили. Степан Иваныч, ты где? Зайди. Товарищ милиционер, вы на месте, провожаем на улицу. Степан Иваныч, гляди: опущу швабру за сейф, ты с-под низу пихай, ну хоть вон те плакаты, только торцы закомкай, чтоб в них не залезла. Чтоб ей выход в сторону двери. Ну! — Я примерился и столкнул крысу на пол, Ларионов, опять зажмурясь — скотина! — шваркнул под сейф бумажки, расщетинившаяся крыса выскочила на свет и волнистыми скачками улетела по стеночке в разверстую дверь, почти не касаясь хвостом пола, затопал милиционер, через мгновение гагакнули на улице бабы-все. Извели.