Уилл Селф - Обезьяны

— Он в комнате у старших подростков, — простучал Буснер по спине Шарлотты, своей первой самки. — Они отправились на ночную прогулку, а ему у них причетверенькалось больше по душе, чем в гостевой гнездальне. Пусть пока побудет там.

— «Хууу» Зак, — заворочалась Шарлотта в гнезде, — «гррууунннн» ты правда думаешь, что это хорошо — поселить у нас шимпанзе с таким тяжелым психическим расстройством «хуууу»?

— Для кого хорошо? — рассеянно отзначил Буснер между лопаток Шарлотты; ей казалось, будто по спине бегает какого-то крупное насекомое.

— Для него, для тебя «хууу», я не знаю. Мне кажется, еще вчера у нас жил тот шимпанзе с Туреттом — разве ты не помнишь, как его постоянные тики и непроизвольные вокализации действовали тебе на нервы «хуууу»? — Первая самка перевернулась мордой к самцу, зарылась щекой ему в шерсть на брюхе.

— «Чапп-чапп» верно, так и было, старушка моя, но вспомни — больше всего в том несчастном меня раздражала типичность, банальность его недуга. Да, приступы у него случались запоминающиеся, ничего не покажешь, но на самом деле в его болезни я ни за что не мог ухватиться. А с Дайксом, думаю, положение совершенно иное. У него действительно уникальное заболевание «груууннн». Не знаю, Шарлотта, может, ты и права, но у меня предчувствие, что Дайкс — мой последний настоящий пациент, мой последний по-настоящему интересный случай…

— Зак, Зак, что ты такое показываешь!

— Шарлотта, «хух-хух» моя старейшая, моя восхитительная первая самка, я должен кое-что тебе сообщить.

— Что случилось, Зак «хуууу»?

Шарлотта уселась посреди гнезда, подтянув на себя одеяло, и зажгла ночник. Д-р Кендзабуро Ямута, последний побочный самец Буснера, и Мери, восьмая самка, спавшие той ночью в гнезде вожака, застонали, лишившись укрытия, перевернулись с боку на бок и продолжили храпеть.

Свет лампы дал Буснеру еще одну возможность отметить, какой измотанной выглядит его первая самка. Последняя течка, без преувеличения, выжала ее как лимон. Хлопковая ночная рубашка Шарлотты задралась, обнажила низ живота. Седалищная мозоль уже начала заживать, но опухоль еще не спала, а на шее по-прежнему виднелись раны и царапины от когтей самцов.

— Шарлотта «клак-клак», старушка моя Шарлотта, наша с тобой молодость уже давно в далеком прошлом «хух-хух». В последние годы у нас все четверенькало неплохо, положение у группы лучше, чем когда бы то ни было, все наши потомки тоже чувствуют себя преотлично… так что в конце года я смогу спокойно уползти на пенсию.

— Зак, ты не шутишь «хуууу»?

— Я не просто не шучу, помимо моего желания есть и другие, так показать, принудительные факторы. Полагаю, Прыгун заключил против меня союз.

— «Уч-уч» Зак! Ты смеешься, не может быть, вот мерзавец! «Врраааа» да как он смеет, после всего, что ты для него сделал!

Шерсть у Шарлотты встала дыбом, приподняв ночную рубашку; самка схватила именитого психиатра за передние лапы, заглянула ему прямо в зеленые глаза. Буснер тотчас принялся чистить тыльные стороны Шарлоттиных ладоней. Это была особая чистка, интимная, какой они занимались только друг с другом, — именитый психиатр, не касаясь самки пальцами, очень аккуратно расправлял шерстинки самки своими, более жесткими шерстинками. Она почти сразу успокоилась, заухала и зачмокала губами, кутаясь в одеяло.

— Шарлотта, — застучал по ее спине бывшая телезвезда, — твоя задница мне дороже всех сокровищ мира, твоя «хух-хух» седалищная мозоль — мое седьмое анальное небо…

— «Чапп-чапп» старичок мой, сладкий мой дурачок, что ты такое показываешь «чапп-чапп»…

— Я совершенно искренен, Шарлотта. И знаешь, если Прыгуну удастся меня свергнуть, то и черт с ним, будь, что будет. В конце концов, я стар, а у шимпанзе всегда так — молодые свергают стариков. Нет, меня только одно беспокоит: боюсь, как бы они с Уотли — я точно знаю, Уотли с ним заодно, — не выступили прежде, чем мне удастся хоть чего-нибудь достигнуть с Дайксом. Уверен, они спрыгнут с ветки очень скоро, вопрос лишь в том, когда именно.

Старшие шимпанзе погрузились в беззначие, продолжили чистку и чистились еще очень долго. В открытые окна с улицы доносились прощальные уханья шимпанзе, расползавшихся по домам из баров и ресторанов Хэмпстеда. Ночной воздух остыл, шум в доме затих, в конце концов Шарлотта засопела, и, когда ее храп присоединился к дружному хору спящих рядом подчиненных шимпанзе, Зак Буснер остался со своими мыслями один на один.