Сара Уинман - Когда бог был кроликом

— Нам повезло уже потому, что он был у нас, — сказала я.

Мать осторожно вернула фотографию на место.

Помолчала.

— Я никогда не была сумасшедшей, Элли, никогда не была истеричкой. Я всегда была вполне рациональной, поэтому, когда я говорю, что он жив, это не значит, что я просто этого хочу или на это надеюсь. Это тоже рационально. Я это знаю.

— Ладно, — кивнула я и начала расстегивать сумку.

— Твой отец думает, я сошла с ума. Уходит, когда я об этом заговариваю, говорит, что я сошла с ума от горя, но я точно знаю. Элли. Я знаю, я знаю, я знаю.

Я уже не распаковывала сумку, а слушала этот отчаянный поток слов.

— Тогда где он, мама?

Она уже собралась ответить, но тут заметила стоящего в дверях отца. Он посмотрел на нее, подошел ко мне и протянул пачку старых номеров «Корнуолльских новостей».

— Я подумал, тебе будет интересно почитать, — сказал он и вышел, не взглянув больше на мать.

— Постой, — попросила я.

Он сделал вид, что не слышит; вместо ответа я услышала его тяжелые и грустные шаги по дубовым ступеням.

Я нашла его в мастерской. Сгорбленная, вдруг постаревшая фигура. Самодельная лампа прикручена к полке у него за спиной, лицо в тени и кажется мягким и загадочным: в темных глазах грусть. Он не оглянулся, когда я зашла и села в старое кресло — то самое, которое мы привезли сюда из Эссекса, а потом заново обтянули темно-оранжевой саржей.

— Я бы все отдал, — вздохнул он, — все, чтобы он вернулся. Я молюсь, и я очень хочу ей верить. И чувствую, что предаю ее. Но я ведь смотрю телевизор. Элли. И каждый день читаю о новых жертвах.

Он взял кусок наждачной бумаги и начал шлифовать ребро почти законченного книжного шкафа.

— Я всегда знал, что что-то такое стучится. Это всегда висело над нашей семьей. Висело и просто ждало момента. У меня нет больше надежды. Поточу что я ее не заслужил.

Он перестал шлифовать и наклонился над верстаком. Я понимала, о чем он говорит.

— Это ведь было так давно, папа, — тихо сказала я.

— Не для ее семьи. Элли. Для них это было как будто вчера. Их горе — это теперь мое горе. Все, круг замкнулся.

Я лежала на скамейке, дрожа от холода, и ночь лежала вместе со мной, а луна старалась и никак не могла проникнуть под брезентовый навес. Листья упрямо держались на ветках и не собирались сдаваться пришедшему вслед за закатом холоду; они не готовы были опадать, во всяком случае, не сегодня.

В темноте что-то двигалось, шевелилось, шуршало; когда-то эти звуки наводили страх, но уже давно стали хорошо знакомыми и дружелюбными. Я глубоко вдохнула промозглую прелую сырость, и на минуту она притушила бушующий внутри огонь. Сон принадлежал мне. Я спала долго, глубоко, без сновидений и проснулась только под утро, когда начался дождь. Солнце уже подсвечивало дальний край леса. Я села на лавке; тот бок, на котором я лежала, остался сухим. В кармане я нащупала полплитки шоколада. Шоколад был темным, горьким, любимый сорт Артура. Я всегда брала плитку с собой, когда шла гулять. Я отломила квадратик и держала его во рту, пока не растаял. Горьковато для завтрака, но все равно хорошо.

Сначала я только услышала шорох, но, еще не видя, уже знала, что он означает. Я давно его не видела; наверное, целый год. Темные серьезные глаза смотрели на меня из кучи листьев; каштановая шкурка; влажный подергивающийся нос. Он остановился прямо передо мной, как будто хотел чего-то. И пошевелила ногой, но он не двинулся, просто стоял и смотрел. Его не испугал даже звонок моего телефона, неожиданно резкий в предрассветной тишине. Он смотрел прямо мне в глаза, пока я нервно жала на кнопку, отвечала и слушала ее голос, тот же, что раньше, но только гораздо старше. «Элли, я не могу долго говорить, — шептала она точно так же, как двадцать один год назад. — Слушай меня — не сдавайся. Он жив. Я знаю, что он жив. Верь мне, Элли. Ты должна мне верить».

И все это время он смотрел мне прямо в глаза.

Я не стала принимать душ, только переоделась в старый рыбацкий свитер, купленный почти пятнадцать лет назад. Он сильно вытянулся за это время, а рукава и ворот отвисли. Джо называл его моим успокоительным. Возможно, так и было. После легкого летнего хлопка и льна он казался тяжелым, колючим и готовым к отпору; как будто зима была уже совсем близко.

Когда я спустилась на кухню, Артур сидел за столом и слушал карманный приемник. Родители оставили записку: «Уехали в Траго-Миллс за краской». За краской? Я не знала, радоваться или нет. Во всяком случае, это начало, повторяла я себе. Наконец они что-то делают вместе.