Сара Уинман - Когда бог был кроликом

Я могла бы пойти и, возможно, пошла бы, если бы не зазвонил телефон, и я не ответила бы, и не услышала бы его голос. Он говорил очень быстро, и у него в голосе была паника, но он был цел. Он не ходил в тот день на работу, потому что поздно встал и поленился, а я, перебивая, рассказывала ему о том, что видела по телевизору, а он все просил меня замолчать, но я не слышала, потому что была слишком счастлива. Потом он крикнул, и я наконец услышала.

— Я нигде не могу найти Джо, — сказал он, и его голос дрогнул.

Я сидела на крыше, темнело, и уже ничто не напоминало о лете. Снизу, из комнаты, доносилось тихое бормотание телевизора. Мне было очень холодно. Я куталась в старое одеяло для пикников; оно было родительским, но я так и не собралась вернуть его. Одеяло пахло травой и мокрой шерстью. Оно пахло Корнуоллом. Я снова вспомнила, как позвонила им и как они молчали, постепенно осознавая страшную, убийственную новость: вашего сына нигде не могут найти.

Я попыталась вылететь в тот же день, но все рейсы отменяли или направляли в Канаду. Через пару дней все будет как обычно, сказал диспетчер. Опять эти слова. Я записалась в длинный список ожидающих вылета. Я вылечу при первой же возможности, я проверю все сама, потому что иначе никогда не смогу вернуться к родителям и прервать их страшное молчание.

Я допивала второй бокал вина. Ждала звонка, потому что он обещал позвонить. Смотрела, как к рынку подъезжают грузовики, как они останавливаются. Слушала глухой звук двигателей, питающих рефрижераторы. Бокал был пуст, и я вылила из бутылки остатки вина.

Наверное, прошло уже несколько часов. Он сказал, что пойдет к Джо домой, что полиция перегородила улицу, но он прорвется и все проверит. Что за запах, Элли! Это было последним, что он сказал мне. Что за запах.

Телефон зазвонил. Батарейка почти села. Наконец-то он.

— Это я. — Голос его был пустым и тонким.

— Как ты?

— Нормально.

— Ну что, Чарли?

— Я нашел его ежедневник, — сказал он очень тихо; я едва разбирала слова. — Похоже, он был там.

«Герцог / Офис / 8.30».

Запись в ежедневнике была короткой. Сделана бирюзовыми чернилами, той самой ручкой, которую он реквизировал у меня в феврале. Конечно, мы позвонили всем, кому могли, но звонить было особенно некому. Те, которые были там и смогли выбраться, еще не оправились от шока и почти ничего не помнили. «Да вроде он был там», — говорили они, или: «Нет, не видел его». Мы так ничего и не узнали у них. И нам оставалось только гадать.

Герцог не спасся. Кто-то уверил, что он находился как раз в точке удара, другие говорили, что он уже спускался по лестнице, но потом вернулся, чтобы помочь коллеге. Это было на него похоже: вернулся, чтобы помочь. Недаром его прозвали Герцогом.

Пока я не прилетела в Нью-Йорк, Чарли с Нэнси ничего не трогали в доме. Они надеялись, что я найду какую-нибудь пропущенную ими деталь, объясняющую его отсутствие.

Но я увидела только полный холодильник и недопитую бутылку его любимого вина, и обе эти детали говорили о том, что он собирался вернуться домой и не думал никуда уезжать.

Они проверили все больницы — Нэнси в Бруклине, Чарли на Манхэттене и в Нью-Джерси, — и вдвоем они проверили все временные морги. Они внесли его имя в список, Нэнси дважды четко назвала его, но телефоны непрерывно звонили, и там стоял такой шум, что ее попросили назвать в третий раз. Она вышла и прислонилась к стене, попробовала заплакать, но слезы пока не приходили, как не приходило и понимание того, что случилось. Никто не попытался утешить ее. У каждого было свое горе. И каждое горе было тяжелее, чем твое.

Запах разъедал ноздри: пахло горящей резиной, топливом и еще чем-то, о чем не говорили, но что было самым страшным. Чарли предупреждал меня, но я все равно чувствовала этот запах каждый раз, когда выходила на улицу, и даже в садике, где сейчас ничего не цвело. Это был запах ужаса, сковавшего город, острый и едкий, как вонь засохшей мочи. Я вытащила в садик один из его складных стульев и села. Стул накренился подо мной. Левая петля была сломана: он так и не собрался ее починить.

Мы вместе с ним планировали этот садик, планировали чередование ароматов и цветов, горшки с густо посаженной лавандой, дельфиниумы, лимонный мирт в тени под кухонным окном, клумбы с пышными красными пионами, ряды белых, чей аромат так явственно напоминал об Англии, и, разумеется заросли фиолетово-синих роз, вьющихся по железным перилам лестницы, крадущихся по стене; эти розы удивительно щедро цвели целое лето и служили предметом зависти всех гостей. У брата не было ни опыта, ни знаний, но были «зеленые» руки, и с помощью одной веры он мог бы выращивать оазисы в пустыне. И этот садик он создал только силой мысли.