Сара Уинман - Когда бог был кроликом

— Мы уже близко, — шепнула я брату.

И впервые за шесть часов поездки он выпрямился и с интересом посмотрел в окно; и тут же начал грызть ногти.

— Все в порядке, — улыбнулась я ему, и тогда он вынул руку изо рта и стал разглядывать окружающий нас зеленый мир.

Я достала бога из коробки и показала ему его новый дом.

— Здесь ты будешь в безопасности, — шепнул он мне.

Дорога немного выровнялась, а после крутого правого поворота асфальт вдруг кончился, и машина неловко запрыгала по камням, гравию и земле. Мы остановились у старых деревянных ворот с вырезанной на левом столбе надписью «Трихэвен». В глубоких бороздках поселился мох, и буквы казались ярко-зелеными на фоне темного сырого дерева. Отец выключил двигатель. Я затаила дыхание, вслушиваясь в птичье пение и лесные шорохи. Пока я была наблюдателем, а не участником этой жизни.

— Приехали, — сказал отец. — Вот наш новый дом. «Трихэвен».

Сначала мы увидели фургон с нашей мебелью и просвет между деревьями, и только потом перед нами вырос дом: большой, квадратный, грязно-белый под ярким солнцем, он стоял одиноко, не считая небольшого полуразрушенного строения в тени, из середины которого тянулось к небу деревце.

Я вылезла из машины, распрямилась и почувствовала себя совсем маленькой рядом с домом. Он был построен для богачей, и сейчас, любуясь его красотой и величием, я вдруг вспомнила, что мы и есть богачи.

Я надела на бога поводок, и по газону мы бегом спустились к речке; там я замедлила шаги и осторожно ступила на влажные доски причала. От соли, воды и заброшенности они совсем сгнили, но к ним все еще была привязана лодка, пробитая и наполовину затонувшая, похожая на старика, который цепляется за дом, оттого что ему некуда больше деваться.

— Ну как тебе? — вдруг раздался у меня за спиной голос брата.

Я вздрогнула и быстро обернулась, ведь это была земля духов и эльфов и других существ, до того легких, что их походку невозможно было услышать.

— Смотри! — сказала я и показала на реку. — Рыба!

А мой брат лег животом на причал и осторожно опустил руки в холодную воду. Тень рыбы шарахнулась в сторону. Я смотрела на него, а он — на свое отражение, которое морщилось в лениво бегущей воде. Я услышала, как он глубоко вздохнул. Унылый звук.

— Сколько мне лет? — спросил он.

— Пятнадцать, — ответила я. — Ты еще молодой. Зимородок пролетел у нас над головой и приземлился на противоположном берегу. Я видела такую птицу первый раз.

Было первое мая, И утренний воздух изо всех сил старался поднять мне настроение. Он был веселым и свежим, совсем не похожим на тот, которым мы дышали восемь месяцев назад, когда густой лес со всех сторон подступал к дому, будто тяжелые, темные тучи, никак не могущие пролиться дождем.

Много десятилетий деревья не пропускали в дом света, и скоро сырость начала пропитывать нашу одежду, наши постели, наши тела, и однажды за обедом, через пять недель после переезда, мать объявила ультиматум: либо мы передвигаем дом, либо передвигаем лес, и тогда отец, проявив несвойственную ему решительность, пошел и купил топор.

Топор в его тонкой руке выглядел нелепо и зловеще, но, охваченный жаждой деятельности, он схватил его и бросился к деревьям, отвергнув все предложения помочь или, по крайней мере, купить бензопилу. Это его задача, сказал отец, и он выполнит ее в одиночку. Покаяние — это работа, требующая одиночества, напомнил мне брат.

Постепенно дубовый лес становился все реже, лужайка расширялась, а деревья отступали дальше и дальше от дома, а вместе с ними исчезали мокрицы и комары, и солнечный свет утром проникал в наши окна все раньше и задерживался все дольше, и наконец на лужайке появился первый цветок — кажется, колокольчик. А все эти поваленные стволы скоро превратились в доски, и в полки, на которых стояли наши книги, и в большой стол, за которым мы обедали и ссорились, и в причал, к которому была привязана новая чудесная лодка — подарок нам от родителей на Рождество.

Из-за каменной стены я следила за тем, как отъезжает школьный автобус, и это происходило уже второй раз за неделю. Родители не знали, что меня в нем не было, и не узнают еще очень долго, во всяком случае до тех пор, пока не завершится бесконечный ремонт со всей его пылью и хаосом. Разумеется, им будет что сказать по этому поводу — им всегда есть что сказать, — но меня это не волновало. Они узнают еще не скоро, а этот день принадлежал мне.

Я ушла вглубь леса, туда, где самые старые деревья наклонялись друг к другу и образовывали над головой купол, а воздух под ним дрожал от тысяч невысказанных молитв. Вот уже несколько месяцев я кругами ходила вокруг давно сдружившихся компаний и кружков своих новых одноклассников, смеялась шуткам, которые совсем не казались мне смешными, старательно задумывалась над проблемами, которые меня нисколько не волновали, — и все зря, потому что, едва выйдя за школьные ворота, они поворачивались ко мне спиной. «Наплюй на них», — советовал брат, но у меня не получалось. Мне хотелось понравиться им. Но я была для них чужой. А чужие мало кому нравятся.