Сара Уинман - Когда бог был кроликом

— И что с ним стало? — спросила я, уже чувствуя жестокую неизбежность того, что последует.

— Они его съели, — сказала Дженни Пенни, и по ее грязной щеке к уголку рта сбежала одна слеза. — Сказали, что он убежал, но я знаю, как все было. Вкус-то был совсем не такой, как у курицы.

Еще не договорив, она подняла подол халата, подставив холоду белую коленку, и со всей силы опустила ее на острый край плитки. Кровь немедленно побежала по ноге вниз, к краю носка. Я молча смотрела на нее, испуганная и одновременно зачарованная этим внезапным неистовством и спокойствием, с разу же разлившимся по ее лицу. Задняя дверь дома распахнулась, на улицу вышел мой брат.

— Ух ты, ну и холод! — поежился он. — А вы что тут делаете?

Мы не успели ответить, но он уже увидел ногу и кровь.

— Черт!

— Она споткнулась и упала, — поспешно объяснила я, не глядя на нее.

Брат присел на корточки и потянул ногу Дженни к свету, льющемуся из кухонного окна.

— Дай-ка посмотрим, что у тебя здесь, — приговаривал он. — Черт, сколько крови! Больно?

— Уже нет, — ответила она, засовывая руки в слишком большие карманы халата.

— Тут нужен пластырь, — сказал брат.

— А может, и два, — подхватила я.

— Ну, тогда пошли. — Он поднял Дженни на руки и прижал к груди.

Я никогда не думала о Дженни как о маленькой девочке. Странный ночной образ жизни и преждевременная самостоятельность как-то старили ее. Но тем вечером Дженни Пенни, прижавшаяся к груди моего брата, показалась мне маленькой, беззащитной и несчастной. Ее щека мирно прижималась к его шее; глаза жмурились от ощущения защищенности и заботы. Я не пошла в дом сразу за ними. Пусть она вдоволь насладится этим моментом. Пусть поверит в то, что все, что есть у меня, принадлежит и ей.

Несколько дней спустя мы с братом проснулись от шума и ужасных воплей. Мы выскочили на площадку, вооружившись тем, что оказалось под рукой (я — мокрым ершиком для унитаза, а брат — деревянным рожком для обуви), и увидели, что по ступенькам вверх бежит отец, а за ним взволнованная мать. Отец был бледным и казался похудевшим, как будто за то время, что мы спали, он потерял целый стоун веса.

— Я ведь говорил вам, что так и будет? — спросил он, подняв к нам незнакомое безумное лицо.

Мы с братом растерянно переглянулись.

— Я же говорил, что мы выиграем! Говорил? Я — счастливчик! На мне благословение Господне. Я избранный. — Он опустился на верхнюю ступеньку и зарыдал.

Его плечи тряслись, годы сомнений и мук вырывались из груди вместе с громкими всхлипами, и самоуважение вновь вернулось к нему благодаря всего лишь клочку бумаги, который он сжимал между указательным и большим пальцами. Мать погладила его по голове и оставила лежать на площадке. Нас она отвела в родительскую спальню, где все еще пахло сном. Шторы были задернуты, а постель смята. Мы с братом чувствовали странное волнение.

— Садитесь, — сказала она.

Мы сели на кровать; я угодила на мамину грелку и почувствовала слабое тепло.

— Мы выиграли в футбольный тотализатор, — спокойно сообщила она.

— Ни фига себе, — сказал брат.

— А что с папой? — спросила я.

Мать тоже опустилась на кровать и начала ладонью разглаживать простыню.

— У него шок, — объяснила она то, что и так было ясно.

— И что это значит? — не унималась я.

— Чокнулся, — прошептал брат.

— Вы ведь знаете, как ваш отец относится к Богу и тому подобному? — спросила мать, не отрывая глаз от разглаженного участка простыни.

— Да, — сказал брат, — он во все это не верит.

— Ну да, а сейчас все стало сложнее. Он молился, чтобы это произошло, и его молитва была услышана; перед ним как будто распахнулась дверь, но он знает: чтобы в нее войти, придется от чего-то отказаться.

— И от чего ему придется отказаться? — спросила я, испугавшись, что, возможно, от нас.

— От убеждения, что он дурной человек, — объяснила мать.

Было решено, что наш выигрыш должен остаться тайной для всех, кроме, разумеется, Нэнси. Она в это время отдыхала во Флоренции вместе с новой любовницей, американской актрисой по имени Эва. Мне не разрешили рассказать даже Дженни Пенни, и чтобы как-то намекнуть ей, я постоянно рисовала на листочках стопки монет; в конце концов она решила, что я таким обратом призываю ее стащить деньги у матери из кошелька, что она и сделала, а потом накупила на них шербету.

Не имея возможности разговаривать про выигрыш во внешнем мире, мы перестали обсуждать его и во внутреннем, семейном, и скоро из события, способного изменить нашу жизнь, он превратился в событие, которое было и прошло без всякого следа. Мать по-прежнему покупала вещи только на распродажах, и ее бережливость даже усилилась. Она штопала наши носки, ставила заплатки на джинсы, а Зубная фея отказала мне в компенсации за очень болезненно резавшийся коренной зуб даже после того, как я написала ей в записке, что за каждый лишний день буду начислять проценты.