Марек Соболь: Мойры

Жатва…

Я совсем замерзла. Хотите горячей воды с медом?

Мед полезный.

У моего деда была пасека. Видели бы его, с ног до головы облепленного пчелами! Они летали повсюду, даже страшно было бегать по траве, но если бы вы нарочно убили хоть одну, дедушка бы вас проклял. Он в своих пчелах души не чаял. Не позволял их трогать, даже когда от них спасу не было, когда они влетали в кухню и садились стаей на творожник или тонули в компоте. Дедушка их вылавливал, окунал в воду и осторожно клал на подоконник, чтобы у них крылышки высохли на солнце и они могли благополучно улететь. Потом его тоже убили, когда жгли деревню. Никто не выжил. В его ульях было миллиона два пчел. А может, два с половиной. А то и шесть.

Ульи тоже спалили.

Это дед приохотил меня пить воду с медом, горячую. Уже здесь я научилась добавлять в воду кусочек лимона. От этого еще здоровее получается, ведь в лимоне витамины. Наверное, благодаря меду я так долго и живу, хотя через столько всякого прошла и уж давно должна была уйти из этого мира.

Как думаете?

Инес! Принеси нам с гостем по кружке кипятка с медом.

Хенрик тоже очень любил мед с кипятком, и та его художница любила, он научил ее пить мед, у нее всегда был такой болезненный вид.

Как ее звали? Память у меня совсем никуда не годится…

Видите те перцы на стойке? Это она придумала. Однажды пришла в ненастный полдень, погода была особенно мерзкой, а она сияла как никогда. Видно, только что продала картину и предвкушала, как будет гулять по всему Монмартру. Вошла и говорит: «Грустные вы какие-то. И к чему унывать?» Сказала и выскочила за дверь. Через минуту вернулась с сумкой, полной красных сочных перцев, выложила их в корзинку для хлеба и поставила точно на то место. С той поры корзинка там и стоит. Иногда я кладу в нее красные яблоки, а иногда просто красные цветы, но такие, алые. Гляньте, как эти перцы хорошо смотрятся. Кругом все деревянное, и за окном деревья, поэтому здесь всегда немного темновато; конечно, кое-что блестит — зеркало, кофеварка, стекла, но и в них отражается дерево, зелень, а красная корзина согревает зал. Вот и художница была такой же, согревала всех вокруг себя, а сама сгорала. Бывают такие люди. Эдит Пиаф, к примеру, или мсье Петри, пока не зачах, будто тот плющ, и не умер. Потом художница уехала в Америку и, кажется, даже писем не писала, Хенрик бы мне сказал. Когда он умер, я подумала, не найти ли ее, не сообщить ли о его смерти, но я понятия не имела, где ее искать, ведь я даже не знала ее адреса. Сейчас ее уже, наверное, на свете нет, мы ведь с ней были ровесницы, а она всегда так плохо выглядела и много пила, курила, я же никогда не курила. Только Хенрик баловался трубкой…

Мсье Петри был очень веселым человеком и таким умным, хотя никаких институтов не кончал, но он всегда много читал и любил играть с моим Хенриком в шахматы и заодно беседовать. Петри почти всегда проигрывал, а если выигрывал, то, сдается мне, Хенрик нарочно ему поддавался или по какой-то причине становился рассеянным. Они любили играть друг с другом, хотя, по правде сказать, они больше беседовали, а шахматы просто стояли между ними; бывало, за весь вечер ни одной фигуры не передвинут. Когда разговаривали о политике, то начинали ужасно громко кричать, так громко, что кое-кто из гостей, рассердившись, уходил из кафе, но когда разговор шел о женщинах, они принимались шушукаться, изредка кто-нибудь из них разражался смехом, и оба так странно на меня поглядывали. В ту пору мсье Петри был любимцем женщин. Невзрачный и невысокий, он всегда умел блеснуть, очаровать, хотя по сути не был заправским соблазнителем. Мишель, кстати, добывает девушек ворожбой. Есть у него одна знакомая на улице Марэ, которая гадает на картах. Он с ней сговорится, потом посылает к ней девушек. Она им нагадает счастье с блондином, а он и есть светловолосый с голубыми глазами и ездит на красивой красной машине, вот гадалка и талдычит про счастливую любовь, блондина и красную машину, и стоит девушке это услышать, она уже во власти Мишеля. Разве придет девчонке в голову, что гадалка способна обманывать? В придачу ворожея эта столько туману напустит, что те девушки опять к ней приходят, когда он их бросит, иначе бы они ни за что к гадалке не пошли. Надо признать, Мишель — не подарок, но иногда он бывает очень тонким и вдумчивым. Я могу болтать с ним целый вечер, хотя ему лишь двадцать с хвостиком, а я уже старуха и всякого в жизни навидалась. Похоже, к старости я стала ужасной болтушкой, но ведь скоро помирать, и ничего-то после меня не останется, только те рассказы в голове Мишеля, ну и, может, в вашей голове.