Марк Леви - Уйти, чтобы вернуться

Паолина старалась вести нормальную жизнь, а я продолжал неустанные поиски. Коллеги-китайцы меня уважали и помогали, чем могли. Я получал сведения по почте, через знакомых. Вскоре мне открылась неприглядная истина. Леа отняли у родителей пятнадцатимесячной. Факты известны вам не хуже, чем мне. В августе 2009 года отряд продажных полицейских устроил рейд по деревушкам провинции, похищая младенцев. Леа играла дома, когда они ворвались. Они схватили ее, мать попыталась ее защитить, и они сильно ее избили.

Я очень обязан одному коллеге, декану нашего факультета восточных языков Уильяму Хуангу. У него прочные связи с родиной, он туда регулярно наведывается. Я дал ему фотографию Леа. Ему хватило одной поездки, чтобы привезти мне страшное известие. Бригада, отправленная Пекином для задержания мерзавцев, занимавшихся торговлей младенцами, нашла родителей Леа. Они живут в деревне в ста пятидесяти километрах от сиротского дома.

В начале декабря жена повезла Сэма в Уругвай — решила погостить недельку у родителей. Мы договорились, что я останусь с Леа. После возвращения коллеги, когда истина перестала вызывать малейшие сомнения, я принял решение и приступил к организации самого страшного в моей жизни дела.

На следующий день после отъезда жены и сына мы с Леа сели в самолет. Учитывая происхождение моей дочери и мои намерения, получить визы не составило труда. В пекинском аэропорту нас ждал официальный гид. Он полетел с нами в Чанша и повез в ту деревню.

Вы не представляете, мистер Стилмен, что я пережил за те сутки, проведенные в дороге. Раз сто мне хотелось развернуться и удрать. Когда Леа улыбалась мне, когда смотрела мультики на экране в спинке кресла перед ней, когда называла меня папой и спрашивала, куда мы едем, я сходил с ума. После приземления я сказал ей правду — почти правду. Сказал, что мы навестим ее родину, и увидел в ее детском взгляде смесь удивления и радости.

И вот мы в ее деревне. Нью-Йорк остался в несусветной дали, а здесь немощеные улицы, глинобитные домишки. Электричество — и то редкость. Леа всему удивлялась, хватала меня за руку, радостно взвизгивала. Открывать для себя мир в четыре года — что может быть чудеснее?

Мы постучались в дверь, нам открыл мужчина. Увидев Леа, он лишился дара речи, но, когда мы с ним посмотрели друг на друга, до него дошло, зачем я пришел. Его глаза наполнились слезами, мои тоже. Глядя на него, Леа недоумевала, кто этот человек, расплакавшийся при виде маленькой девочки. Он отвернулся и позвал женщину. Стоило мне увидеть его жену — и затеплившаяся было надежда испарилась. Встреча вышла душераздирающей. Леа — вылитая мать. Случалось вам любоваться возрождающейся по весне природой, мистер Стилмен? В такие моменты трудно представить, что на свете бывает зима. Выражение лица этой женщины — самое потрясающее из всего, что я повидал за свою жизнь. Она опустилась перед Леа на колени, дрожа всем телом, протянула руку — и самые непобедимые в мире силы тут же возобладали. Леа без всякого страха, без малейшего колебания шагнула к ней, прикоснулась ручкой к лицу матери и погладила ее по щеке, как будто опознавала ту, кто произвел ее на свет. А потом обхватила ее за шею.

Эта хрупкая как тростинка женщина подняла ее и прижала к себе. Плача, она осыпала ее поцелуями. Подошел муж и крепко обнял их обеих.

Я провел с ними неделю, семь дней, на протяжении которых у Леа было два отца. За эти дни я постепенно внушил ей, что она вернулась к себе домой, что ее жизнь здесь. Я обещал ей, что мы будем ее навещать и что в один прекрасный день она опять пересечет океаны и навестит нас… Это была святая ложь — просто я не мог иначе, не было сил.

Гид, заодно и переводчик, понимал мое состояние, мы с ним подолгу беседовали. На шестой день, когда я плакал в темноте, отец Леа подошел к моей лежанке и позвал за собой. Мы вышли на холод, он набросил мне на плечи одеяло, мы присели на крыльцо, он угостил меня сигаретой. Я не курю, но в тот вечер не стал отказываться. Надеялся, что горечь табака поможет хотя бы на мгновение забыть терзавшую меня боль. Назавтра мы с гидом договорились, что днем, во время послеобеденного сна Леа, мы с ним уедем. Проститься с ней было бы мне не по силам.

После обеда я в последний раз уложил ее в кроватку, наговорил ласковых словечек и объяснил, что уезжаю, что ей будет очень хорошо и что мы обязательно увидимся. Она уснула у меня на руках. Я поцеловал ее в лобик, в последний раз вдохнул ее запах, чтобы пропитаться им до конца моих дней. И уехал.