Матей Вишнек - Синдром паники в городе огней

— Да, десятки раз.

Так вот, именно этим занимался Хун Бао на приеме, куда явился и мсье Камбреленг. Играл соло. Мсье Камбреленг питал естественное расположение ко всем тем, кто играет соло на приемах. Что значит играть соло на приеме? Это значит внимательно разглядывать картины на стенах, если на стенах висят картины… восхищаться архитектурой зала, террасой или садом, если прием имеет место во дворце…

— Окопаться в баре со стаканом в одной руке и с сигаретой в другой, — добавил я.

— Вот именно.

Или беспечно прогуливаться между гостями, как будто ты кого-то поджидаешь. Но существуют и другие техники. Мсье Камбреленг знал одного субъекта, который на приеме прохаживался взад и вперед с двумя бокалами шампанского в обеих руках, создавая впечатление, что где-то его ждет кто-то, кто попросил его принести шампанского…

В общем… но к чему это я?

Мсье Камбреленгу часто случалось растекаться мыслью по древу. Такой он был дробный по натуре. Впрочем, мсье Камбреленг сам часто просил нас его останавливать, чтобы он не раздробился окончательно. «Помогите мне собраться в кучку», — говорил он.

— Вы говорили о Хун Бао, с которым познакомились на приеме.

Да, это был прием именно в честь Хун Бао, по случаю получения им Нобелевской премии. Мсье Камбреленг не помнил, кто именно устроил этот прием. ПЕН-клуб? Ассоциация писателей или Ассоциация литераторов? В конце концов какая разница? Главное, это то, что там были все сливки Парижа и весь издательский мир. При этом всем было плевать на Хун Бао. Как мсье Камбреленг понял, что никому нет дела до китайского лауреата Нобелевской премии по литературе? А просто никто не удосуживался подойти к нему с разговором. Когда ответственный за франкофонную часть произнес несколько поздравительных слов, а Хун Бао ответил тоже несколькими словами благодарности в адрес Франции, которая предоставила ему политическое убежище, и в адрес тех, кто поверил в него, было объявлено, что буфет открыт.

— И тут, — чуть ли не криком закричал мсье Камбреленг, — тут я увидел, как вся свора рванула в буфет. Я увидел, как формируются маленькие группы вокруг тех, кто располагает властью: тут издатель, тут критик, тут директор театра, тут меценат… Хун Бао остался стоять с бокалом шампанского рядом с ответственным за франкофонную часть. Битый час несчастный ответственный за франкофонную часть, чтобы не оставлять Хун Бао одного, придумывал предметы для разговора. Но в какой-то момент, когда мне случилось проходить в двух шагах от них, большой франкофонный начальник взял меня, не знакомого ему человека, за плечи и представил мне Хун Бао, а потом бросил нас и пулей вылетел в буфет…

Раз Фавиола, после того как оказала мне двух-трехчасовой прием в своей постели, поведала мне афганскую легенду, конца которой не знала.

Один царь был влюблен в одну свою рабыню и в одного своего раба. Он оставил в гареме только этих двух и звал их по очереди на свое ложе. По четным дням он ложился с рабыней по имени Герина. По нечетным — с рабом по имени Эйрон. Каждый из них доставлял ему радости плоти, без которых он не мог прожить. С каждым из них он был щедр и добросердечен, но пуще всего он заботился о том, чтобы Герина не знала о существовании Эйрона, и наоборот. Так что эти двое никогда не попадали в одно и то же время в царскую опочивальню. Они жили в разных крыльях дворца, и царские слуги следили, чтобы Герина и Эйрон не знали друг о друге, никогда не виделись при своих дневных перемещениях или тогда, когда им позволялось выйти, в сопровождении мощного царского эскорта, на столичный базар.

Царь был счастлив со своим возлюбленным и со своей возлюбленной, и тот, и другая были молоды, образованны, талантливы и обольстительны. Ни Герина, ни Эйрон не жаловались на судьбу, напротив, они были счастливы, что могут разделить ложе и сладость любви с царем, полным сил, щедрым и знающим толк не только в физических ласках и радостях, но и в эротических играх, тонких беседах, в историях со смыслом и одухотворенных зрелищах, в музыке и поэзии, в изысканных блюдах и винах с редким букетом.

Но вот через некоторое время Герина и Эйрон начали чувствовать присутствие друг друга. Неизвестно, Герина ли была первой, кто уловил чужой аромат, идущий от тела царя, или Эйрон был первый, кто уловил эманации чужих прикосновений на коже своего господина, так или иначе, каждому из них стало ясно, что их господин занимается любовью с кем-то еще, с кем-то, у кого такая же власть над ним, власть обольщения. Тело царя стало для каждого из них созвездием осязательных тайн, секретных запахов и ароматов, загадочных посланий. Герина училась читать в жестах и желаниях царя истории любви, которые тот выписывал с Эйроном, а Эйрон учился читать в жестах и желаниях царя истории любви, которые тот выписывал с Гериной. Эйрону стало ясно, что аромат другого , оставленный как печатка на теле царя, был ароматом женщины. Герине стало ясно, что аромат другого , оставленный как печатка на теле царя, был ароматом мужчины.