Его снедало нетерпение. Не дождавшись рассвета, он позвонил мумификатору и потребовал встречи.
— В кафе или у меня дома? — спросил врач, еще витая в туманах сна.
— Мне надо осмотреть тело, — сказал Полковник. — Я пойду туда, где вы его храните.
— Это невозможно, сеньор. Видеть его опасно. Субстанции тела еще не успокоились. Они токсичны, их нельзя вдыхать.
— Я выезжаю сейчас же, — резко перебил его Полковник. Все эти годы не исчезало опасение, что какой-нибудь фанатик завладеет Эвитой. Успех военного переворота окрылил также и тех, кто желал бы видеть ее тело сожженным или оскверненным. В ВКТ никто не смог спать спокойно. Два сержанта, пережившие изгнание перонистов из армии, дежурили по очереди на третьем этаже. Иногда мумификатор допускал туда чиновников дипломатических миссий в надежде, что они поднимут шумный протест, если военные попытаются уничтожить труп. Но ему не удавалось выжать из них обещаний в поддержку, он слышал в ответ лишь невнятное бормотанье. Посетители, приготовившиеся обозреть чудо науки, уходили с убеждением, что на самом-то деле им показали некое магическое действо. Эвита лежала в центре огромного зала, обитого черной тканью. Она покоилась на стеклянной плите, подвешенной к потолку прозрачными канатами, чтобы создавалось впечатление, будто она парит в вечном экстазе. По обе стороны входа в зал висели лиловые ленты с погребальных венков с еще не стершимися надписями: «Вернись, Эвита, любовь моя. Твой брат Хуан», «Эвита, ты будешь вечно в сердце твоего народа. Твоя безутешная мать». Глядя на это чудо, на парящее в воздухе тело, посетители падали на колени, а потом поднимались на ноги с легким головокружением.
Зрелище было настолько впечатляющим, даже подавляющим, что у большинства обычно возникало желание поскорее покинуть это место. Что там действовало, никто не понимал. У людей менялся взгляд на мир. Анатом, например, теперь жил только для нее. Каждое утро, ровно в восемь часов, он появлялся в лаборатории Всеобщей конфедерации труда в синем кашемировом костюме и шляпе с жесткими полями и широкой черной лентой. Поднявшись на третий этаж, он снимал шляпу, обнажая блестящую плешь и пряди седых волос на висках, приглаженные с помощью фиксатуара. Затем надевал халат и десять минут изучал фотоснимки и рентгенограммы, регистрировавшие малейшие ежедневные изменения трупа. В одной из его рабочих записей читаем: «15 августа 1954. Я потерял ощущение времени. Провел полдня, глядя на Сеньору и разговаривая с ней. Как будто вышел на пустой балкон, где уже ничего нет. Однако этого не может быть. Что-то там есть. Я должен отыскать способ это увидеть».
Кто-то, возможно, предположит, что доктор Ара пытался увидеть солнце Абсолюта, услышать язык земного рая, испытать оргазм Млечного Пути в момент непорочного зачатия? Ничего подобного. Все отзывы о нем подтверждают его здравый ум, отсутствие воображения, глубокое религиозное чувство. Его нельзя было заподозрить в оккультистских или парапсихологических наклонностях. В некоторых записях Полковника — копия которых у меня есть, — пожалуй, уловлена суть: мумификатора интересовало, продолжает ли рак распространяться в теле даже после его очищения. Его любопытство ограничивалось научными рамками. Он изучал едва заметные сдвиги в суставах, изменения в цвете хрящей и желез, ткани нервов и мышц в поисках каких-нибудь следов рака. И ничего не находил. Все пораженное было изъято. Во всех тканях жила только смерть.
Тот, кто будет читать изданные посмертно мемуары доктора Педро Ара («Случай Эвы Перон», Мадрид, 1974), без труда заметит, что доктор положил глаз на Эвиту задолго до того, как она умерла. Он то и дело жалуется на тех, кто так думает. Но лишь посредственный историк воспринимает буквально то, что ему говорят его источники. Возьмем, к примеру, первую главу.
Она называется «Сила судьбы?», и в ее тоне, как позволяет угадать риторический вопрос, звучат смирение и сомнение. Нет, у него никогда не возникала мысль о бальзамировании Эвиты, пишет он; он не раз отсылал ни с чем тех, кто об этом просил, но что может поделать жалкий анатом против воли Судьбы, Бога? Правда, намекает он, никто, пожалуй, не был лучше него подготовлен для этого предприятия. Он был действительным членом Академии наук и выдающимся профессором. Его шедевр — восемнадцатилетняя девушка из Кордовы, покоившаяся в танцевальной позе, — приводил в изумление экспертов. Но бальзамировать Эвиту было все равно что взлететь на небо. Избрали меня? За какие заслуги? — спрашивает он в своих мемуарах. Он уже говорил «нет», когда его умоляли осмотреть труп Ленина в Москве. Почему он скажет «да» на этот раз? По воле Судьбы с большой буквы? «Каким же самонадеянным и тщеславным нужно быть, чтобы думать, будто ты можешь сам что-то выбирать? — вздыхает Ара в первой главе. — Почему после стольких веков идея Судьбы все еще жива?»
Читать дальше