Томас Мартинес - Святая Эвита

С этого вечера жизнь Магальди разделилась пополам. Утро и часть дня он проводил в пансионе на авениде Кальяо, где жила Эвита. Там, сидя на стуле, обитом жеребячьей кожей, он сочинил свои самые прекрасные песни о любви: «Кто ты» и «Когда ты меня полюбишь». Кариньо, несколько раз посетивший его, вспоминал монашескую железную кровать, потрескавшийся умывальный таз, прикрепленные к стене кнопками фотографии Рамона Новарро и Кларка Гейбла. Тесная комнатка была заполнена неистребимыми запахами общей уборной и стирки, но Магальди, увлеченный своей счастливой гитарой, пел тихо, никому не мешая. Эвита также, казалось, не замечала всего этого убожества. Она щеголяла в одной комбинации и, повязав голову полотенцем, покрывала ногти лаком или выщипывала себе брови перед рябым зеркалом.

С наступлением вечера Магальди был занят на радио, репетируя с Нодой пять-шесть мелодий, которые им предстояло петь в передаче в девять часов. Потом с музыкантами и текстовиками других оркестров шли в кафе «36 бильярдес» или «Ла Эмилиана», откуда уходили каждый день в час ночи. Магальди не провел ни одной ночи вне своего огромного фамильного дома на улице Альсина, где его комнату затеняли клематис и жасмин. Утром мать, встав пораньше, ждала его, готовила ему мате и рассказывала о событиях прошлого дня. Имя Эвиты в их беседах не упоминалось. По словам Кариньо, Эвита стала для певца тяжким бременем, как некий грех или несмываемый позор. Он был старше ее на восемнадцать лет — на семь меньше, чем Перон. Однако Магальди эта разница казалась слишком большой.

В эти месяцы счастье начало от него отворачиваться. В конце ноября он повздорил с доном Хайме Янкелевичем, царем радиостудий: в один день он потерял свой контракт на 1935 год и возможность для Эвиты пройти обещанную ему пробу на декламацию. Скрепя сердце Магальди согласился выступать на радиостанции «Парис», но жесткий приступ печеночных колик вынудил его отложить дебют. Эти неприятности повредили его дружбе с Нодой и разъярили Эвиту, которая целыми днями не разговаривала с ним.

В рассказе Кариньо меня с самого начала смутили даты. Биографы Эвиты единодушно утверждают, что Она уехала из Хунина 3 января 1935 года. Они не знают, сопровождал ли Ее Магальди или нет, но упорно держатся за эту дату, 3 января. Я сказал об этом Кариньо. «Что они предъявляют в подкрепление такой уверенности? — спросил он. — Билет на поезд? Или фотографию?» Я признал, что никакого доказательство не видел. «А доказательств и не может быть, — сказал он. — Я-то знаю, потому что сам это пережил. Историкам нечего соваться исправлять мою память или мою жизнь».

По словам Кариньо, Эвита провела с ним Рождество 1934 года. Ее брат Хуан в эту ночь нес дежурство в Кампо-де-Майо [105], пробы на выступления провалились и на радио «Стентор», и на радио «Феникс», от денег, что дала Ей мать, ничего не осталось. Она пожаловалась, что Магальди Ее забросил. Он, мол, человек, порабощенный своей семьей, не любит ни развлекаться, ни танцевать. Тогда Кариньо Ей посоветовал вернуться в Хунин и напугать Магальди своим отсутствием. «Ты с ума сошел, — ответила Она. — Меня из Буэнос-Айреса увезут только мертвой».

Как только Магальди оправился от приступов печени, Эвита превратилась в его тень. Она ждала его в зале контроля записей или в кафе на углу улиц Кангальо и Суипача, напротив радиостудии. Он начал избегать Ее, стал редко бывать в пансионе, хотя продолжал оплачивать Ее расходы. Перед премьерой фильма «Душа бандонеона» в кинотеатре «Монументаль» он больше недели не видел Ее. Она была среди толпы в вестибюле, просившей автографы у Сантьяго Арриеты и Дориты Дейвис. Чтобы казалось, что Она в шелковых чулках, Она покрасила себе ноги. Магальди снова почувствовал неодолимый стыд и понурив голову хотел проскользнуть к выходу, но его выдали аплодисменты, вспышки магния и крики почитателей. Впереди него шли Нода и носатый Диссеполо [106], сочинивший музыку к фильму. Позади с трудом продвигались Кариньо и Либертад Ламарк. Эвита издали заметила его и повисла на его руке. Магальди сообразил спросить: «Что ты тут делаешь?» Она не ответила. Она шла с решительным, победоносным видом под вспышками фотоаппаратов.

То был конец. Едва в кинозале погасили свет, Магальди вышел. Она последовала за ним, ковыляя на слишком высоких каблуках. Завязалась ожесточенная ссора. Вернее, Она ожесточенно его ругала, а он, как всегда, покорно слушал и оставил Ее переваривать свой гнев во враждебном мраке. Больше они не виделись.