Михаил Садовский - Ощущение времени

— А как же я, Милка, как же я?.. Без тебя…

— Нареше копф! Я поэтому тебе и сказала! Только ты никому не говори, что я! Никому! Если ты мне друг! Но ты должен сказать своей маме, что знаешь про это…

— Про что, Милка?

Ты совсем маленький, Додик… совсем… я не знаю, куда и как, но раз отец сказал… может быть, мы уедем вместе… — и я понял в тот момент, что готов ехать, куда угодно, но только туда, где будет она… потому что невозможно даже представить, что Милки нет рядом… и за забором, где мы сейчас стоим, будут жить совсем чужие люди, ни один голос на свете не похож на её голос, и ни одни глаза, такие серые и такие глубокие, и нет ни одного запаха, который можно спутать с её запахом… Ну, почему, почему так устроен мир, что кто-то может взять и решить за другого, куда ему ехать и с кем расставаться… почему?!»

Наташа позвонила и сразу попросила не бросать трубку:

— Нам надо поговорить. Я прошу тебя, Давид! В конце концов ты не имеешь права мне отказать хоть в этом!

— На каком основании!?

— Да на простом: ты человек, и я — человек!..

— Философски, Наташа, но по-моему, всё уже сказано… я не люблю выяснять отношения.

— Я прошу, Боже мой, не заставляй меня унижаться… — он представил, как она стоит у телефона с сигаретой, на одной ноге, почёсывая икру подъёмом второй ноги, голубенький махровый халатик с перехлёстнутыми полами и скрученный перекрученный поясочек на талии… «А вдруг и правда всё враньё… какая-нибудь сука сболтнула, чтобы насолить ей, нагадить ему… позвонили, написали… это давно практикуется… может, неправда?! И я снова могу смотреть на неё и удивляться: неужели эти глаза мои, и неужели я могу целовать эти губы, когда хочу? За что мне так повезло? Он сжал зубы, зажмурился и почувствовал, как перехватило дыхание… „Если попячусь — это будет конец. Не тому, что у нас было — это давно кончилось. Не ей. Не „любви“, чёрт бы побрал это изнасилованное слово! Мне конец! Во всём и навсегда!“»

— Тебе неинтересно, что со мной происходит? — они стояли на просторной площадке между этажами в библиотеке. Минуту назад Наташа шла сверху. Не спеша, чуть поворачивая носок туфли вбок на скользкой гранитной ступеньке. Она всегда чувствовала, что на неё смотрят… ещё девчонкой на деревенском лугу знала это. Додик поднимался вверх и смотрел на неё, не отрываясь. «Красивая. Очень. Красивая… она красивая. Я — идиот!» Он отвернулся к окну: «Там жизнь. И до нас никому никакого дела. У каждого своя драма и часто почище, чем у нас…» Наташа попыталась за рукав развернуть его лицом к себе.

— Додик, я знаю, тебе наговорили чёрт-те что, и ты поверил! Степанов здесь ни при чём!..

— Послушай, Наталья, когда ты станешь совсем знаменитой, — он так и смотрел в сторону, — об этом будут знать все… а пока мне совсем не обязательно выслушать от тебя, с кем ты теперь спишь…

— Ты стал таким грубым, Додик! На тебя плохо влияет писательская среда… может быть, хватит дуться… и верить сплетням.

— Я не дуюсь!.. Понимаешь, второй номер бывает в пулемётном расчёте, в звене истребителей… — он покрутил рукой в воздухе… — в теннисе, в волейболе! Во: в футбольной команде.

— Не хами, Додик, тебе это не идёт! Ты не так воспитан.

— Жаль!

— Что? Что жаль? Ты сам виноват!

— Жаль, что мне не идёт… так хочется нахамить тебе… может быть, стукнуть… обозвать и послать… — он смотрел на неё изучающе… — этого мало?..

— Глупо… я просто люблю тебя… — она закусила губы и побледнела. — Каждый человек может ошибиться, понимаешь? Каждый!

— Понимаю! Поэтому и дал тебе возможность ошибаться, сколько угодно, чтобы не сковывать твоей свободы, но не хочу исправлять твои ошибки.

— А тебе можно? — перебила Наталья, и губы её вытянулись в две струнки и побелели.

— Да. Правда. Я ошибся… и теперь исправил свою ошибку сам… меня больше нет, понимаешь… я хочу всегда быть первым.

— Поэтому нашёл себе девочку! — перебила Наталья.

— Наташа, мы чужие люди… пойми… это правда и навсегда… поэтому не суди обо мне… я не знаменитость… и мне для карьеры не нужна скандальная богемная грязная слава.

— Какой же ты пошляк!

— Правда! В наше время говорить то, что думаешь — пошло и глупо.

— Ты упрекаешь меня в моей провинциальности, не возражай. Я же чувствую. А сам?..

— Ну, причём же здесь я? — взорвался Додик, — Ты уже доказала мне, что я полное ничтожество, что не ценю твой талант, что ты превозмогла такие обстоятельства, что я должен непрерывно восхищаться… ну, ты нарочно или нечаянно спутала сцену и жизнь, свалила всё в одно… это на сцене можно легко заменить заболевшего героя-любовника, или субретку… какие там ещё амплуа — я не драматург… это там можно развести интригу, переспать ради роли с режиссёром, подставить ножку партнёрше… а мне вовсе неважно, что делается на сцене… я в своей-то жизни никак не разберусь… я не от восхищения к твоим ногам упал… совсем от другого, а ты даже не наклонилась посмотреть, кто там… просто вытерла об меня ноги и перешагнула… зачем тебе какой-то ни то, ни сё, который всё никак в люди не выбьется… ты так стремительно шагаешь… из провинции притащилась в столицу, с первого захода поступила в театральный. С третьего курса начала сниматься, в театр модный попала… ну, сказка про Золушку… ну, спасибо лично генеральному секретарю и советскому правительству за счастливое детство… я здесь причём? Найдётся тот, кто тебя оценит! А победителей не судят! И цель оправдывает средства!.. Всё. Прости меня. Я никого, никогда не сужу! Не облачён такими божественными полномочиями… всё. Прощальный бал отменяется. Хотя невеста вся в белом!