Эрика Леонард Джеймс - На пятьдесят оттенков темнее

— Глаза на дорогу, мистер Грей, — строго напоминаю я и хмыкаю.

Мне кажется, что он немного разочарован.

— Анастейша, вы разговаривали целую вечность. Что он еще сказал?

Я сглатываю комок в горле.

— Он не считает тебя садистом, — шепчу я.

— Правда? — спокойно говорит Кристиан и хмурит брови. Атмосфера в салоне делается мрачной.

— По его словам, психиатрия не признает такой термин. С девяностых годов, — бормочу я, стараясь спасти наше недавнее тепло.

Лицо Кристиана мрачнеет, он вздыхает.

— Мы с Флинном расходимся в мнении насчет этого.

— Он сказал, что ты всегда думаешь о себе самое плохое. И я согласна с ним, — бормочу я. — Он также упомянул про сексуальный садизм — но сказал, что это выбор стиля жизни, а не сфера для работы психиатра. Может, об этом стоит подумать.

Он снова сверкает на меня глазами, а его рот сжимается в угрюмую линию.

— Так-так, один разговор с доктором — и ты уже эксперт, — едко говорит он и снова смотрит на дорогу.

О господи… Я вздыхаю.

— Знаешь, если не хочешь слушать, что он мне сказал, тогда и не спрашивай.

Я не хочу спорить. Вообще-то он прав: разве я разбираюсь во всей этой дребедени? Да и хочу ли разбираться? Я могу перечислить важнейшие «грехи» — его стремление все держать под контролем, опекать, собственнический инстинкт, ревность — и я прекрасно понимаю, откуда это идет. Я даже понимаю, почему он не терпит прикосновения — я видела его шрамы на теле. И могу лишь догадываться, сколько шрамов в его душе, я только однажды была свидетельницей его ночного кошмара. А доктор Флинн сказал…

— Я хочу знать, что вы обсуждали. — Кристиан прерывает мои раздумья. Он сворачивает с I-5 на 172-ю дорогу, идущую на запад, в сторону висящего над горизонтом солнца.

— Он назвал меня твоей любовницей.

— Правда? — Его тон теперь примирительный. — Что ж, он всегда разборчив в своих терминах. Пожалуй, это точное обозначение. Согласна?

— Ты считал своих сабмиссив любовницами?

Кристиан снова морщит лоб, на этот раз он думает.

«Сааб» он снова поворачивает на север. Куда мы едем?

— Нет. Они были сексуальными партнершами, — бормочет он с опаской в голосе. — Ты моя единственная любовница. И я хочу, чтобы ты заняла еще более важное место.

А, опять это магическое слово, наполненное возможностями до краев. Оно вызывает у меня улыбку, и я мысленно обнимаю себя, сдерживая свою радость.

— Я знаю, — шепчу я, всячески пытаясь скрыть свой восторг. — Мне просто надо немного времени, Кристиан. А то у меня голова идет кругом в последние дни.

Он склонил голову набок и смотрит на меня странно, ошеломленно.

Через секунду загорается зеленый свет. Кристиан кивает и прибавляет громкость музыки. Наша дискуссия окончена.

Ван Моррисон все еще поет — теперь с большим оптимизмом — о чудесной ночи и танцах под луной. Я гляжу в окно на сосны и ели, окрашенные золотом заката; их длинные тени тянутся через дорогу. Кристиан свернул на местную дорогу, и мы едем на запад, к заливам.

— Куда мы едем? — снова спрашиваю я после очередного поворота. Я успеваю прочесть название — «9 Аве СЗ». Я озадачена.

— Сюрприз, — говорит он и загадочно улыбается.

Теперь мы едем мимо ухоженных одноэтажных деревянных домов, где дети играют в баскетбол, катаются на велосипедах или бегают по улице. Идиллическую картину дополняют пышные деревья. Может, мы едем в гости? Тогда к кому?

Через несколько минут Кристиан резко сворачивает влево — и мы оказываемся перед белыми узорчатыми створками металлических ворот, вмонтированных в шестифутовый забор из песчаника. Кристиан жмет кнопку на ручке дверцы, и стекло плавно опускается вниз. Потом он набирает номер на пульте, и ворота приветливо распахиваются.

Он смотрит на меня, и выражение его лица меняется. Кристиан выглядит неуверенно, даже нервничает.

— Что такое? — спрашиваю я, не в силах убрать озабоченность из своего голоса.

— Некая идея, — спокойно отвечает он и направляет «Сааб» в ворота.

Мы едем в горку по аллее, достаточно широкой, чтобы могли разъехаться два автомобиля. С одной стороны дороги густо растут деревья, по другую сторону, за рядом деревьев, вероятно, раньше была пашня. Теперь ею завладели травы и полевые цветы, создавая сельскую идиллию; вечерний ветерок мягко шевелит траву, позолоченную вечерним солнцем. Все мило и навевает покой. Внезапно я представила себе, как я лежу на траве и гляжу в чистое голубое летнее небо. Мысль настолько соблазнительная, что мне почему-то взгрустнулось по дому. Как странно!