Спекулянты дело знают —
Стары вещи продают.
Ниткой дырки зашивают
И за новые дают.
А следом шло главное, что требовало высшего артистизма.
А! А! А! — дыр-дыры.
А! А! — дыр-дырыдыры… а!
Слушатели хохотали и понимающе переглядывались.
Во всех трёх вариантах признание и успех вдохновляли Мишу. Его даже приводили в гости в старшую группу, чтобы и там он держал трудную аудиторию в напряжении час и более. Миша уже научился определять уровень своего ораторского успеха: если все, или почти все повторяют за ним губами и бровями, значит, победа полная. И ему льстило, когда он, входя в чужую группу, слышал радостный возглас: «Ура! Мамалыгу привели!» Короче, его опаздывания, мечтательность, фантастическая медлительность с одной стороны, а артистизм и уникальная память с другой, — создали ему репутацию человека незаурядного и прививали ему довольно запутанный комплекс неполноценности, включающий в себя подозрения широкого диапазона: как в собственной гениальности, так и в своей же дебильности.
На таком вот психосоциальном фоне пришла к Мише первая любовь.
Вообще-то всякие там романтические фантазии приходили Мише в голову уже давно. Перед тем, как заснуть вечером в своей никелированной кроватке, он мысленно уносился куда-то туда, где кровать оказывалась сплетённой из голых девичьих рук, ног, животов. И стены тоже. Он сам не знал, как к этому относиться, — ведь он тогда даже не видел, чем голые девочки отличаются от голых мальчиков. Ну как-то так получалось, что лет до пяти не видел.
Да, так вот он представлял себе, как в такую вот голую комнату входит Таня Ивлева, самая хорошенькая в их группе, тоже, конечно, голая, а Миша достаёт такой специальный пистолет, стреляет в неё, — и она окутывается «золотом» (серебряной фольгой). Папа извлек как-то из конденсатора длинющюю ленту, и Миша принес ее в группу. Девочки примеряли куски ленты на себя и называли фольгу золотом. Вот в таком золотом платье оказывалась Таня в полусонном Мишином воображении. Красиво!
Правда, иногда накатывала другая фантазия. В той же комнате на каком-то столе лежит какая-то девочка, верхняя половина её туловища скрыта за стеной, а розовый живот и гладкие-гладкие ноги — по эту сторону. Миша щекочет нежные подошвы этих ног, девочка беспомощно отдёргивает ноги, но ничего сделать не может: её руки и голова там, за стеной. Это почему-то волновало больше, чем платье из фольги или переплетения рук и ног.
Однажды мама спросила его, о чём это он так замечтался. Вероятно, его мимика что-то такое приоткрыла…
Невинный ответ Миши поверг маму в панический ужас.
— Я представляю, как я мучаю девочек, — безмятежно сказал Миша.
На следующий день мама с Мишей была у врача, что-то жарко шептала доктору на ухо, а тот громко хохотал. Миша тоже остался доволен, так как его только обстучали молоточком и велели смотреть на палец и в разные стороны. А больно не сделали.
Ну и ещё один случай был… Не серьёзный, конечно… так, пустяк легкомысленный. Но почему-то стыдный.
Днём был мёртвый час. Не тихий, как говорила мама, а мёртвый, — как говорила Валентина Борисовна. Раздевался Миша медленнее всех и в спальню заходил, когда все уже лежали. Рядом с его кроваткой стояла кроватка Гали, с которой на прогулке его ставили в пару. У Гали была гладкая мягкая ладошка, и Миша очень любил держать её за руку, хотя ходить парами — сами понимаете… И вот однажды Галя протянула руку со своей кроватки в сторону Мишиной, и Миша забрал её себе под простыню. Сверху было всё благополучно, а под простынёй он гладил её руку, трогал подушечками пальцев ямочки, прижимал к своей шее. Оба лежали с закрытыми глазами, чтобы их не засекли, и незаметно уснули. Так было несколько дней подряд, и каждый раз они засыпали, хотя раньше для Миши спать днём было невозможно. Проснулся Миша от крика Валентины Борисовны. Она стояла над ним, как памятник на фоне потолка и кричала, что только бардака ей здесь не хватало. Миша с перепугу сел в кровати и выронил Галину руку. Галя лежала, крепко зажмурив глаза, она уже сориентировалась. А Миша всё хлопал глазами на Валентину Борисовну, а когда, наконец, проснулся и разобрал, что именно она кричит, очень удивился и показал ей пустые ладони.
— Лежать! — зашипела Валентина Борисовна, а Гале велела лечь головой в другую сторону.
Галя встала, перенесла подушку, молча легла и опять крепко зажмурила глаза. Миша всё понял и, не зная, что такое бардак, сообразил, что это что-то невероятно стыдное. Не дожидаясь, пока уйдёт Валентина Борисовна, он накрылся с головой и засопел. Прошло довольно много времени, Миша даже снова задремал, но снова пришлось проснуться, ибо под его простыню, в белый уютный сумрак, вопреки всем запретам, влезла гладкая и уверенная Галина нога. И Миша понял, что Валентины Борисовны опять нет в спальне.
Читать дальше